Форум информационного портала "ОХРАНА ТРУДА В РОССИИ"
Меню
Академия

Андрейкины рассказы

Страницы: 1 2 След.
Андрейкины рассказы
 
Вот, решил поделиться с Вами, одним из моих любимых, современных. Тексты сохранены, нецензура присутствует! Пока 3, будет интересно, выложу всё.

1. Отец
Жил да был на белом свете Человек. Вне всяких сомнений, он был мальчиком. Это стало ясно, как только он родился: там, где у девочек обычно бывает писька, у него торчал маленький писюнчик с непропорционально большой мошонкой. Так всегда у новорождённых мальчиков это и выглядит. Это потом уже… Да ладно!.. Жил-был Человек. Маленький.
Звали его в то время… по-разному. Кто как. А кто и вовсе никак. Старший (аж на семь лет) брат называл его Братиком. Мать говорила: «Ну вот, ещё одно «счастье» подвалило!» Она лежала с ним на третьем этаже роддома, и ей было скучно. Вырвавшись после окончания школы из деревни в большой сибирский город, она окончила институт, после чего и вышла замуж и родила вот уже второго… Хотела ведь аборт сделать, да сроки прошляпила!.. И только Отец, залезший на третий этаж по стене, пробравшийся к окну её палаты по ненадёжному карнизу (чем шокировал всех рожениц, находившихся в тот момент там), сразу же спросил: «Ну, как тут наш Андрюшка?» Мать ещё возмущалась некоторое время,- мол, дурацкое имя, и сам дурак, да и сдалась...
Говорят, человек не помнит того, что происходит с ним до полутора лет. Это не так. Одно воспоминание у Андрея было. О подлинности воспоминания свидетельствовало описание деталей интерьера коммуналки, где жила тогда семья. Всю жизнь Андрей помнил руки Папы, подхватившие его, маленького, подкидывающие его вверх… Папа смеялся, называл его Андрюшатиком-полосатиком, и маленький Андрюшка тоже смеялся, так как было ему радостно и легко летать в сильных и добрых папиных руках, а от самого Папы шли такие волны любви и нежности, что накрывало ими всех, кто находился рядом, – и старшего братика, обнимавшего Папку за ногу крепко-крепко, и строгую Маму…
Папа Андрюши и его старшего брата Саши вообще был правильным Отцом. Примерно за год до рождения младшего в семье произошёл такой случай. После прогулки с ребятами во дворе родной пятиэтажки Саша вернулся домой. Через какое-то время, открыв на звонок в дверь, Мать увидела на площадке всю пацанячью банду, пришедшую смотреть на чудесную, «как настоящую», железную дорогу, которую Саше подарил Папа и о которой Саша сегодня им во дворе весьма красочно рассказывал. Всё бы ничего, да только вот никакой железной дороги у Саши никогда не было!.. О чём Мать, гордившаяся своим колхозным воспитанием, тут же им сообщила, добавив: «Он вам врал!» Банда ушла разочарованная, Саша, доведённый Матерью до слёз в первую минуту, ещё час выслушивал (не слыша от позора) лекцию о недопустимости вранья, о собственной ничтожности, о бесстыдстве и наглости сына, опозорившего её, Мать, перед всей дворовой шантрапой!.. Потом нервы его сдали, он выбежал на площадку, захлопнул за собой тяжёлую входную дверь… Никто следом не побежал, и Саша ещё час сидел на прохладных ступенях и тихо, без звука, плакал. Вернувшийся с работы отец сел рядом, обнял Сашку, прижал к себе, дождался, пока пройдёт последний бурный вал тихого рёва, и лишь потом спросил, что случилось. Саша всё рассказал. «Понятно, – сказал Папа. – Пойдём умываться и ужинать – так жрать охота!» Едва вошли, Мать спросила: «Знаешь, что натворило сегодня наше золотце?» – «Знаю», – ответил Папа и просто посмотрел на Мать долгим взглядом, но таков был этот взгляд, что желание повторить лекцию на бис у Матери отпало. Она вообще весь вечер молчала. Только когда уставший от всего Сашка заснул, спросила подчёркнуто делово, выдали ли ему зарплату. Завтра – был ответ.
А завтра…
Отец пришёл домой не один, а с другом-сослуживцем. Потому что сам он бы никак не запёр на четвёртый этаж этот огромный, тяжеленный ящик из толстой фанеры с обитыми железом углами. Отдышавшись, папин друг ушёл к себе домой. Что это?! Мать догадывалась, и от этой догадки ей делалось совсем нехорошо… Она догадывалась правильно. Не прошло и часа, как большую часть их комнаты занимала железная дорога… Два мужика, отец и сын, ползали по полу в полном восторге. Она была как настоящая! Даже дядька с горящим фонариком выскакивал из будочки и махал фонарём поезду!.. А тепловоз! А вагоны! Как только поезд проехал первый круг, Папа остановил его движение, и сказал Сашке: «Веди пацанов, покажем им твою дорогу». А когда счастливый Сашка ломанул за бандой, отец сказал жене, готовой убить его: «Наш сын не врун, он – Человек. А ты… Ты просто забыла, что у нас есть железная дорога».
Железная дорога была лучшая из всего, что можно было купить. Она проработала 25 лет. Она стоила 160 тогдашних рублей. К слову, зарплата у Отца была 180.
Мать целый месяц не разговаривала с «этим дураком, идиотом ненормальным».
Саша больше не врал ни разу. Никому и никогда. Всю жизнь.
Через год родился Андрейка. Когда ему исполнилось год и два месяца, Отец погиб. Сразу после похорон Мать, оставив Сашу родителям Отца, вручив Андрюшу своей маме, переехала в другой большой сибирский город. Через пару лет Сашу пришлось взять к себе, Андрюша же до школы жил «у Бабуси», отучившись «у Мамы» первый класс, на лето опять был отправлен к бабушке. Лето затянулось, второй класс – у Бабуси, третий – у Матери… Потом Сашина армия, потом… До сорока лет Андрея не наберётся и трёх, прожитых вместе с братом под маминой крышей… Как только Братьями остались?..
Однако и по сей день – Братья.
Дети своего Отца.
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
2. Бабуся
Андрейкина бабушка по линии матери личностью была интересной, хотя и довольно распространённого в России типа. Звали колоритную личность Анфисой Ильиничной. Это по паспорту. По жизни – Фисой. Андрейка называл её Бабусей. Она его – когда как. И Андрейка (это чаще на людях) и «кыргыз немытый», и «эх ты, байстрюк», и «сучье племя», и «выродок билятский», и ***не прошло цензуру - авт удаление*** ты мелкай», и «безотцовшина-блять-твоя-мать»… Много было эпитетов, всех и не перечислить… Но произносилось это всегда с необычайной жалостью в глазах и голосе. Видимо, она действительно любила Андрейку…
Образованием баба Фиса обладала – три класса деревенской школы окончила! Отлично считала денежки, писала с огромным количеством ошибок и читала с большим трудом, по слогам. Из молитв знала одну – «Отче наш». Но и начав молиться, дополняла канонический текст такой массой отсебятины, такими личными (к Богу!) просьбами (типа «и пусть эта сучка Фроська, подруженька моя подколодная, обдришшется мелкою дриснёй и баню не найдёт!»), что к окончанию действа мало кто признал бы в этом молитву… Похоже, и Господь всерьёз эти бабусины речи не воспринимал. Во всяком случае, на бабусиных подруг, с которыми она регулярно то ссорилась, то мирилась, ни разу диарея так и не снизошла… Вообще Бабуся интересно выстраивала свои отношения со Всевышним. Споткнувшись о лоскутный половичок (которые производила она в количестве, превышавшем все разумные пределы, и потому покрывали они полы в три слоя), бабуся выдавала (с выражением, с богатой эмоциональной окраской!) тираду вроде: «И-да-разгребит-твою-ж-в-билят-в-душину-мать-хреном-через-сраку-через-всю-земную ось! Это-кака-же-ж- ***не прошло цензуру - авт удаление*** -тут-мне-так-всё-перестелила-што-я-чуть-не- ***не прошло цензуру - авт удаление*** ? Как-шмандякнулась-бы!.. И- ***не прошло цензуру - авт удаление*** -с-кондрашкой-бы-меня-обняли!» – после чего тут же, повернувшись в сторону иконы Николы Чудотворца в огромном окладе, напустив на себя вид смиренной овечки, тихо проговаривала, осенив себя взмахом руки: «Прасти-осспади-маю-душу-грешную!» На этом все предыдущие грехи свои считала Бабуся получившими искупление, будто Господь ей только что ответил что-то типа: «Ага, Фиса, прощаю, хер с тобой! Ничё-ничё, Фиса, не бзди, нормально всё!» Следующей её фразой вполне могла быть такая: «Это ж что ж за ****ь-твою-мать такоя деется? Это ж какой мандюк недоделанный мне по чистым полам натоптал?!» И – мужу (третьему уж или четвёртому по счёту): «Деееед! (hуй табе на обед)! Это ты тут гавнишша на чистое наташшил, или этот ***не прошло цензуру - авт удаление*** ? Анре-е-ейка! А ну расскажи мне, какой басурман ноги от гавнишша не вытирает: ты или твой любимый дед-говноед?»
Впрочем, вопреки своей малограмотности Бабуся каждый вечер читала Андрейке книжки. Книжек было две – «Бородино» с чудесными картинками на каждой странице (простым карандашом, но в стиле гравюры, прорисованными мастерски), и комикс (только слова такого тогда никто не знал) о приключениях собачки по имени Пиф. Результатом этих литературных забав стало то, что Андрейка в три с половиной года громко и с выражением декламировал Лермонтова, так как «Бородино» знал полностью. «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» Не даром. Ибо даром ничего не проходит. Был и у этого достижения побочный эффект – Бабусе стал во снах являться весёлый пёсик Пиф… Если верить Бабе Фисе, вёл себя этот кобель самым непристойным образом… «А што с него взять-то, кобелишша грёбаного?» – оправдывала пса бабуся. К психотерапевтам (да и откуда им тогда было взяться?) не ходила, поборола ночные кошмары сама. Видимо, она всё же любила Андрейку…
Бабуся бегала драться с мальчишками, обидевшими внука, а выступившей на защиту сына – обидчика малолеточек мамаше с удовольствием рвала волосья и царапала харю, приговаривая при этом: «А hуёчек-то у твово муженька махонькай… Он и ебсти-то им не может, пощщекочит только, да и всё!» – чем обычно обеспечивала себе немедленное и полное моральное превосходство над противницей…
Видимо, любила… После любого отпущенного ему Бабусей подзатыльника или поджопника Андрейка раскрывал рот как можно шире и начинал орать как можно громче, давая при этом волю горьким крупным слезам. Орал и плакал он не от физической боли, а от жизненной несправедливости, объяснить суть которой по малолетству не мог, но которую чувствовал весьма остро. «Великий педагог» Бабуся тут же сгребала орущего Андрейку в свои объятия и начинала смачно зацеловывать. Видимо, любила…
Сам же Андрейка ждал (молча, глубоко внутри своего маленького существа), что когда-нибудь его Мама приедет не на неделю в отпуск – позагорать на речке, а за ним, Андрейкой, чтобы назвать его какими-нибудь добрыми словами, к примеру «лапочка моя» (почему «лапочка», он и сам не знал) и заберёт его жить с собой и Братиком. Навсегда. И будет его любить. Сама. И наступит счастье. Надежды Андрейки сбываться не торопились. И пока его любила (видимо, всё же любила) Бабуся. И безусловно, Андрейку любили Деда Миша, тогдашний Бабусин муж, и кот, носивший необычное имя – Вазя. А маленький Андрейка искренне любил Деду Мишу и Вазю. Ну и немножко Бабусю. Но про Андрейку, Деда и кота – это совсем другие истории…
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
3. Вазя



Этого кота никто не приводил – он сам пришёл. За Андрейкой, по пятам. Уж больно вкусным оказался для голодного котёнка тот кусочек холодной говядины, что принёс ему мальчик. И андрейкины руки всё пахли этим кусочком, моментально, без ненужного жевания проглоченным… И когда руки маленького Человека гладили спинку, было так приятно, что хотелось петь! Песню котёнок знал всего одну, тырмыртырную. Её он и пел – громко-громко, всю дорогу, – пока по-собачьи бежал за Андрейкой, задрав в небо свой тонкий хвостик…
А руки Деды хоть и пахли крепким табаком, но в них было так удобно, что котёнок сразу уснул.
«Ишь ты! Ишшо одного дармоеда приташшили… Быдта своих нахлебников мало!» – пробурчала Бабуся. Однако выгонять «нахлебников» не стала. Да и то сказать, смысла выгонять не было. С «этой непутёвой Альки», матери Андрейки, она ежемесячно отжимала 30 рубликов «на харчи», да с двух других дочек по десяточке (под девизом «Ах вы, ****ишши, а кто маме помогать должен?»), да своей пенсии было 12 рублей… Выгони мелкого «дармоеда» – сразу половины дохода лишишься! А старого как гнать? Он воевал да всю жизнь работал («въябывал»), и пенсия у него была – ого-го!.. Бабуся всё собирала в свои руки, распределяла бюджет. То, что оставалось, «ложила на книжечки». Дед так и не узнал до самой смерти, что, хоть и было «книжечек» две, его там не было ни одной, обе были на Бабусю… Да и не интересовали его эти вопросы…
Кот пенсий не получал. Но «хоть и лишний рот, чай не обожрёт» – здраво рассудила Баба Фиса. «Хер с им, пущай остаётся!» – вынесла она своё решение. И, проявив всю возможную фантазию, изобретая животинке имя, нарекла его очень редкой для российских котов кличкой – Васька. И собственноручно молочка налила. И сказала «кыс-кыс»…
Андрейка же на ту пору чётко выговаривал все буквы, даже трудные, а многие из них умел и прочитывать, но вот «Васька» почему-то упорно не говорилось. Только «Вася». Да и то звук «с», по причинам неизвестным, обязательно заменялся на «з»… Научных объяснений этому не было, но кошачье имя теперь звучало только как «Вазя», и не иначе.
Рос Вазя быстро. За лето превратился в правильного молодого кота. Он доказал в тяжёлых боях всем окрестным кошакам, что главный в округе – он. Бил даже матёрых, жестоко и беспощадно. После зимы уже редко кто из местных решался вступить с ним в схватку. Хотя Вазя, обходя дозором свои земли, и спрашивал беззлобно, но серьёзным тоном, не надо ли кому чего ввалить, навешать и наподдать, потенциальных получателей от него по своей морде не находилось. Если и были таковые, то, зная о Вазиной щедрости при раздаче ****юлей, предпочитали молчать, дабы не нарваться лишний раз… И даже Собаки, пару раз выхватившие от Вази по полной программе, замирали молча, если он проходил мимо. При этом не было у них мысли, как бы сдержать себя, чтобы не кинуться на наглого кота, а была мысль, как бы в результате лишнего движения не огрести от него ****юлечек, горячих и обидных.
По весне все местные кошки желали отдаться этому красавчику. Он и правда был чертовски хорош собой (по кошачьим меркам): сильный, мордатый, морда и загривок – в шрамах и ссадинах, Одно ухо отморожено, другое прокушено многократно в драках и похоже на решето – сквозные дырочки светятся. Хвост – в трёх местах переломан. Да шёрстка серенькая, с выдранными кое-где клочками. Да глаза-глазищи разного цвета. А как он пел серенады в марте! Самый громкий и противный голос во всей округе! Не его выбирали – он выбирал. «Эй ты, рыженькая, иди сюда, трахать буду!» …И вот уж рыженькая ползёт к нему на полусогнутых лапах, жопой вперёд, задрав хвост набок, прогнувшись, изнывая от желания и поссыкивая от счастья, что выбор пал на неё…
Однако таким героем да ухарем-ёбарем Вазя был лишь вне дома. Вернувшись после приключений, он являл собой образец самого тихого и скромного члена семьи. Явившись в дом, Кот первым делом, не отходя от порога, тщательно вылизывал все лапы и лишь затем вспрыгивал на лавку, стоящую вдоль русской печки. Там он то спал, то дремал… Андрейка подходил к нему и тихонько гладил по спинке, по голове (иногда осторожно трогая пальчиком какой-либо из кошаковых шрамов), приговаривая нежно и уважительно в рваное ухо: «Вазя… Вазенька…» В ответ раздавались рокочущие звуки, как будто внутри кошачьего организма работал маленький танковый дизель. То была специальная тырмыртырная песня, которую Вазя пел исключительно Андрейке, и больше – никому в целом мире… Вазя никогда не орал дурным голосом «Пустите поссать!», а терпеливо и молча ждал, пока кто-то из людей не надумает сам открыть входную дверь. Кушал (сказать «жрал» язык не повернётся!) Вазя очень аккуратно, куски из кормушки не растаскивал – просто становился, всё съедал и отправлялся дальше по своим делам.
Однажды, вернувшись домой, Вазя обнаружил на своей лавке сюрприз. Бабуся, не ожидавшая кота к обеду, оставила на лавке купленную у соседки сметану, а сама занялась приготовлением еды. Вазин нос чётко указывал на то, что вкуснятина живёт в этой самой крынке, которую злые люди специально изготовили таким образом, чтобы нормальная морда ну никак туда не пролезла! А уровень сметанки был таков, что язык (даже из максимально глубоко засунутой морды) ну никак до лакомства не доставал! А запах!.. Он не позволял Вазе остаться равнодушным! Однако на то коту и мозги, чтобы ими думать. Вазя и придумал. Это морда в крынку не пролезает, а есть ведь и кроме морды члены и органы! К примеру лапа. Правая. Вазя запихивал лапу в крынку по самое не могу, вытаскивал её и, облизывая вкуснющую сметанку, щурился от наслаждения. Андрейка, сидевший напротив за столом, наблюдал весь процесс хищения и посмеивался от радости за умного Вазю.
Заподозрившая недоброе Бабуся выглянула из-за кухонной занавесочки да и замерла на целую минуту в немом оцепенении. Затем последовала одна дли-и-и-иная фраза про кошачью наглость, где фигурировали и Вазина мать, и ****ское отродье, и дармоедство, и т.д. и т.п. Бабусина рука нащупывала в это время полотенце, которым в следующую секунду Бабка уже учила кота «не жрать спижженное»… Вазя, понимая всё, даже не убегал. Он собрался в тугой комок, прижал остатки ушей и стойко переносил хлёсткие удары и оскорбления словом («ах ты ***не прошло цензуру - авт удаление*** мохнатая!»).
Никто не знает, сколько бы продолжался сей воспитательный процесс, но Вазин главный Друг, Андрейка, не выдержал… Он метнулся из-за стола, встрял между Вазей и Бабусей к Вазе спиной, к Бабусе лицом и заорал на бабку: «Не бей Вазю! Меня бей, это я – ****ь мохнатая!» От неожиданности Фиса села жопой на пол, вытерла вспотевшее лицо тем самым полотенцем, которым только что охаживала кота и тихо молвила: «Ишь ты, кошачий зашшитничек выискался!.. Да идите вы оба в манду… в кошачью…»
Андрейка, прикрыв Вазю собой, гладил окаменевшего кота, приговаривая: «Всё, Вазенька, всё…». Кот, поняв, что экзекуция закончилась, медленно расслаблялся, приходил в себя… Андрейка подхватил тяжёлого (5 кг!) Друга и попёр его на выход. В ответ на Бабусин вопрос: «И куды енто намылились два друга – колбаса да сучий хвост?» Андрейка добил её словами: «В манду кошачью!»
Вазя отомстил бабке через неделю. Он и простил бы, и мстить бы не стал… Фиса сама напросилась. За просто так наехала – обозвала в очередной раз дармоедом, нахлебником и приживалой. В открытую заявила, что как сметанки с****ить, так есть кому, а как крыс да мышей ловить… Дались ей эти грызуны! Мышек в доме отродясь не бывало, только в курятнике… Банда крыс в округе была, но вся их диаспора проживала в столовой КБО – комбината бытового обслуживания, где за главного у них был сам шеф-повар, который и держал продуктовый общак. Хватало и пахану, и всем крысам, и смысла рыскать по округе у банды не было… Но если бабка просит … Неделю Бабуся дивилась небычайной мягкости половичка на кухне… В пятницу, во время «енеральской» уборки, её удивление получило объяснение. Под лоскутным половичком лежало с десяток придушенных котом и растоптанных самой Бабусей мышек. Плоские, серенькие, кишочки – через ротик и через жопку… Вазя где-то гулял, потому кроме устных проклятий ничего не получил.
Но и этого хватило, чтобы Бабуся поимела от него главный подарок. Сюрприз. В соответствии со своими деревенскими представлениями о достатке и красоте Баба Фиса обустраивала свой быт. На железной кровати поверх матраца обязательно лежало две неподъёмных перины, которые раз в неделю тщательно взбивались. Для пышности. Они покрывались грубым льняным наперинником, на который стелилась насинённая до небесной голубизны простыня с «кружавочками» и оборочками по краю. Тяжёлое одеяло прятало свои атласные бока в пододеяльнике, по вырезу которого также теснились кружева. Утром всё накрывалось цветным покрывалом (ясен хрен, с кружевами, куды ж без них-то!), в изголовье и в ногах выстраивались (чуть не до потолка!) две пирамиды подушек – от огромной внизу и до самой малюсенькой («****юлишной») на вершине… Вечером вся верхняя конструкция разбиралась, Бабуся брала обычную (не из пирамиды) подушку, укрывалась обычным одеялом в обычном пододеяльнике. Деда Миша спал в другой комнате на диване, «а патамушта храпун и пердун!». Андрейка спал на другой кровати, с одной периной. В тот вечер Бабуся, совершив вечерний ритуал под названием «молитва», укладывала себя на перинах, готовясь отойти ко сну. Вдруг ощутив, что в своей постели она НЕ ОДНА (!!!), так как кто-то «щщикочить жопу», Фиса с диким визгом катапультировалась! На крики прибежали Дед и испуганный Андрейка. Как выяснилось тут же, жопу Бабусе «щщикотал» Вазин сюрприз – огромная, жирная, лично им задушенная крыса. Чтобы развеять бабкины сомнения в его охотничьих способностях, котяра организовал доставку добычи прямо в постель.
Это с его стороны было круто. Неделю умное животное предусмотрительно не появлялось дома. По его приходу Бабуся так и не решилась продолжить эскалацию конфронтации… Только ещё с месяц не наливала Вазе молочка («Пушшай воду лакает!.. Молока? ***ка ему, а не молока!»). Вазя же молча, с презрительным снисхождением улыбался…
Молочка ему всё равно перепадало достаточно.
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
Цитата
Андрей написал:
Вот, решил поделиться с Вами, одним из моих любимых, современных. Тексты сохранены, нецензура присутствует! Пока 3, будет интересно, выложу всё.
Давай ещё, жаль только это мешает: ***не прошло цензуру - авт удаление***
 
Цитата
Владимир 125 RUS написал:
Цитата
Давай ещё


4. Деда Миша.

Деда Миша был у Бабуси не первым мужем – он был первым из её мужей, которых знал Андрейка. И единственным из них, кому Андрейка не был безразличен.
Деда Миша был настоящим российским мужиком. Надо работать – работает так, что никакие стахановцы за ним не угонятся. Надо воевать – бьётся так, что врагам тошно, а своим генералам обидно и досадно, что не они такие герои. Посадят такого на нары ни за хрен собачий – пересидит и выйдет, выжив назло тем, кто сажал. Деда Миша прошёл столько всего, пережил столько разного… Но – не благодаря обстоятельствам, а вопреки им – сохранил в себе Человека. Не было у него в живых никого из кровной родни. Один. Вот и не стал возражать против союза с Фисой, умевшей (ещё как!) пустить пыль в глаза. Уж такой она перед ним предстала скромницей-вдовушкой! И в доме-то у неё чистота да порядочек, и готовит-то она вкусно, и хозяюшка, и додельница, и в обхаживании мужиков понимает (ещё бы! – старшенькую, Андрейкину мамашу, в свои «шышнатцать» родила!), и внучонка-то вон как любит, слова грубого ребятёнку не скажет, всё «Андрейка» да «Андрейка»… А малец того только и стоит: мордашка хоть и шкодливая порой (ну так пацан же, чай, не девка!), а глазёнки любопытные и добрые. Вот как-то сразу Дедой назвал, на колени залез, в глаза заглянул – «не обманешь?».
И защемило у Деда в груди, поняли и он про Андрейку, и Андрейка про него – родные. Андрейка потрогал прокуренные дедовы усы и спросил:
– Ты где так долго раньше был? На войне?
– И на войне тоже, – усмехнулся Дед.
А теперь ты ко мне насовсем приехал? – укреплял свою надежду Андрейка.
Деда Миша глянул на Бабусю, как бы последний раз раздумывая перед принятием решения. Да только… Хрен ли думать, когда малец всё уж расставил по местам!
– Конечно, насовсем, – был его ответ.
Так и поверили друг другу. Так и подружились. Да так, будто всю жизнь были вместе, будто и правда – кровные…
Деда Миша умел всё. Взялся поправить покосившийся Бабусин курятник, да как-то незаметно, по-тихому, вырос через два месяца (вместо развалюхи-сараюшки) курятник настоящий, добротный, со всем необходимым внутри (насесты, гнёзда…) и с затянутым сеткой загончиком снаружи. (Охреневшие куры стали нестись, как из пулемёта.) Да рядом к курятнику прирос столь же добротный дровяник с навесом для большой поленницы. Да сарай для инструментов, с верстаком (как же нравилось Андрейке смотреть на золотистую стружку из-под рубанка!). Да забор поровнялся да подновился… Да двери излечились от хронического скрипа да перекоса. Всё, за что Дед ни брался, начинало петь в руках Мастера, преображаться до нормального состояния. Крыша старенького домика забыла, как она подтекала в дожди. Дворик сильно удивился тому, что он теперь – бетонный и куры более не гадят на него, Бабка не выплёскивает грязную воду прямо с крылечка, но больше всего тому, что в уголке, в тени старого дерева, появилось сооружение, ранее не известное, – сколоченная из новых оструганных досок песочница, вместившая в свои борта половину песочной кучи, приехавшей на самосвале. Русская печка, переложенная дедовыми руками, перестала дымить, обзавелась доброй тягой и радостно гудела, даря дому тепло…
Решив переехать к Анфисе, Миша продал свой малюсенький, но аккуратненький и чистый домик на другом конце городишки и теперь серьёзно занялся домом, где предстояло ему жить с женой и маленьким Андрейкой. Любая работа была ему в радость. Он никогда не жил засранцем, всё содержал в порядке, но… просто так надо было, да и не мог он иначе. Теперь же любой домашний труд обрёл смысл. Стало ДЛЯ КОГО красить окна и чинить крышу, копать огород и рыбачить.
Бабуся на публике распускала хвост – вот какого отхватила! В душе же у неё шла жуткая борьба, её разрывали на части противоречия. Всё, что надо: доски, железо, песок, гвозди – Мишка покупал за свои, вырученные с продажи бобылёвского жилья, деньги. И вкладывал-то он их не куда-то, а вот же… сюда же… Но с другой стороны – ДЕНЕЖКИ УХОДИЛИ! Как их отнять, бабка не могла придумать. Эти мучения длились до тех пор, пока Деда Миша не переделал всё основное-крупное. После чего просто отдал жене оставшуюся часть денег, сказав, чтобы поступала она с ними по своему усмотрению. Себе оставил на карманные расходы.
Первым карманным расходом стал поход с Андрейкой в «Детский мир» на следующее же утро. Андрейка был настолько шокирован тем, что его привели в ТАКОЙ магазин, что рядом Деда Миша, который и так уже наделал ему деревянных танков (у которых вертится башня!) и который может купить всё, что захочется, что этого уже было Андрейке достаточно… Он не знал, что попросить, – всё равно что, неважно!.. Да хоть вообще ничего! Как можно выбирать, когда все игрушки – хороши и любую из них тебе купят – только пожелай. Видевшему радостную растерянность Андрейки Деду пришлось взять бремя выбора на себя. Продавщица извертелась на пупе, почуяв в этом моложавом старике реального покупателя. Ошалев от предполагаемой возможности втюхать самые дорогие игрушки, она уже дошла до того, что сватала всякую херню – такую, как «кукла Дуня, артикул 17-32» и «Красноармеец синий на коне, комплект. Состав: Крас-ец – 1, сабля – 1, лошадь – 1». Дуня была с Андрейку ростом и с Деду Мишу весом. И на хрен не нужна. Как и синий «Крас-ец», составлявший вместе с конём-кобылой такое плюшевое, набитое опилками уёбище с саблей, от которого детям становилось страшно…
Остановились на самом большом грузовике и лопатке. К грузовику привязали верёвочку, другой конец которой Андрейка сжимал до невозможности крепко своей ручкой (а другой – руку Деды Миши, и так же крепко). Всю дорогу грузовик ехал за ними, подпрыгивал на камешках и гремел и грохотал, как настоящий!.. А лопатку нёс в руке дед. Прохожие оглядывались на Деда и Внука. Собаки зазаборные провожали их радостным лаем… Каждый из них – и старый, и малый – шёл, держа за руку Родного Человека. И от этого оба были в тот момент по-настоящему счастливы.
(Скажу по секрету, тихо, чтобы они не услышали… Счастья быть вместе им оставалось ещё на два года. Но это – совсем другая история.)
Изменено: Шико - 27 марта 2016 23:10
Да, я шут, я циркач, так что же?
 



5. Простые вещи. Сандалики


В том, что пословица «Старый друг лучше новых двух» не была придумана людьми на пустом месте, но рождена была жизненным опытом, Андрейка убедился очень рано. Не на примере друзей, а на примере своих собственных вещей. Убеждение это он пронёс потом через всю жизнь. Его жене стоило огромных усилий запихнуть его в новые брюки, рубашку или туфли, хотя вещи эти были подобраны и куплены не без его участия. Как в зрелом возрасте старые, разношенные (как в тапочках в них!) ботинки были ему милее новых, стильных и красивых, так и в детстве прошлогодние сандалики были предпочтительнее новых.
Ничего, что в старых задники не просто заломились, но аж втоптались в стельку, ничего, что левый потерял половину застёжки, а в подошве правого образовалась смешная дырка, из-за чего большой палец, будучи формально обут в сандалик, на самом деле ступал прямо по земле. Ничего, что давно не понять, какого цвета они были изначально. Ничего, что Бабуся ругается: «Ходишь шаромыжником-оборванцем, как блять семиреченская!» (Будто Андрейка сам решал, в чём и как ему ходить!) Всё это ерунда! Главное, в старых МОЖНО ВСЁ: ходить, бегать («От же ж, ***не прошло цензуру - авт удаление*** ! Носисся, как угорелый! Шило, штоли, у тебе в заднице? Али хто срачку тебе нашкипидарил?»), прыгать со второго этажа стройки на огромную кучу кирпичей, не боясь поцарапать «штиблеты», можно в грязь и в лужу, в пыль и в собачьи хохоряшки! На дерево хочется? Да на здоровье! Пнуть можно, что хочешь, – мячик, камень, противника в драке! В новых… Мало того, что в новых НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ, так они, хоть и сделаны из кожи (не шили тогда ещё обувь из дермантина, плёночек-клеёночек и прочей яркой синтетической дряни китайского происхождения), но как будто из дуба. Ходи себе чинно, как дурак, да набивай мозоли кровавые под косточками да на пятках…
Сандалики в этот раз попались особенно грубые. Либо из морёного дуба, либо кожа была содрана заготовителями с африканского белого носорога. Как всегда, сандалики в обязательном порядке примерялись в магазине. Эта процедура нужна была бабке, чтобы убедиться, что обувь покупается на размер больше нужного, «на вырост» (ни разу не было такого, чтобы они до «выроста» этого дожили!).
Но час скакания на одной ножке в душном магазине и уговоров «купи любые, и уйдём, а то я щас умиру» и «пи-и-и-ить хочу!» – всё было пустяком по сравнению с дальнейшей пыткой!.. Раз уж Бабуся расщедрилась на 4 р. 20 коп., то увидеть Андрейку в обновке должно было как можно больше народу (знай наших!). Для чего обуть эти колодки каторжанина Андрейке надо было прямо в магазине, да так и хромать до самого дома, провисая на Бабусиной руке, подскуливая и завывая, выкручиваясь и извиваясь. А дома, сняв ненавистную обнову и увидев воочию свеженатёртые волдыри, Андрейка мстил как мог, – орал так, что соседи, слышавшие его ежедневно, всё же решились спросить из-за забора: «Фиса, у вас там чего?» «А ничаво! – отвечала Фиса. – Ябуть нас тут всех гигантским хером, а Андрейку – режуть! На мелкия кусочки! Штиблеты новыя байстрюку купила. А он врёт, што грубые, мандюк эдакой!»
К этому времени прооравшийся Андрейка уже выставил свои уши в положение торчком и внимательно мотал на ус соседские рекомендации по приведению новой обуви в состояние, пригодное для носки… Бабка на советы соседей плевать хотела («xUйня – растопчит!»). А на следующий день, порулив по какой-то надобности в магазин, она опрометчиво оставила Андрейку с сандаликами тет-а-тет. Был ещё дома Деда Миша, да он чем-то занимался в сарае. Чинил что-то…
С другой стороны дома лежала большая железяка, используемая Дедом в качестве наковальни. На неё Андрейка поставил новенькие красно-белые (девчачьи!) сандалики. В соответствии с соседской инструкцией надо было намочить задники спиртом или одеколоном. В доме на комоде среди десятка бабкиных пузырьков с духами (а то!), слоников, шкатулочек стояли две бутылочки дедового одеколона – «Шипр» и «Русский лес». Подойдёт, решил Андрейка. Деда Миша сам говорил: «Мне для Андрейки ничего не жалко!» – значит, не заругает… И правда, подошли. По бутылочке на сандалик… Далее следовало «легонько постучать молоточком». Где молотки, Андрейка знал. «А тебе зачем?» – спросил Дед. «Надо!» – ответил юный обувщик. Ну, раз надо… «Легонько» получилось лишь несколько раз… Затем Андрейка озверел. Пустые бутылочки тоже попали под раздачу, только кусочки зелёного стекла брызнули!
К бабкиному возвращению сандалики из кожи носорога были размяты – дальше некуда. А как они чудесно пахли! Аромат «Русский лесной шипр» Бабуся учуяла за три дома. Войдя в калитку, она увидела среди россыпи мелких изумрудов, искрящихся зелёным, пару бесформенных, с розовой продрисью блинчиков, испускавших одеколоновую вонь, опознала в ошмётках (по сплющенным пряжечкам) вчерашнюю покупку, облегчившую её «гаманок» аж на 4 р. 20 коп. и, уже сползая спиной по заборному столбику, ласково молвила Андрейке: «Ирод ты, антихрист. ***не прошло цензуру - авт удаление*** ты недоделанный. Выродок ****ский. Идол головастый. Што ж ты творишь, сучёнок. Отошлю я тебя в зад. К матери твоей, ****ишше. Штоп ты ей там всё молотком порасхуякал… ишшо кувалду с собой дам…»
Обессилевший после затмения маленьких мозгов Андрейка, сидевший до этого на земле в обнимку с молотком, верно оценив ситуацию, поднялся и молча двинул в сторону сарая, под защиту Деда, не обращая внимания на бабкины слова: «Стой, вахлак буржуйский! Куды съябываться? Стой, гавнюшина, хуже ить будет!»
«Деда Миша, вот молоток, спасибо. Там – Бабуся… Спаси меня», – только и прошептал Андрейка Деду. А Дед… А что Дед? Спас, конечно, и на этот раз. Зря он разве вчера протыкал волдыри небольно да привязывал мальцу на ножки подорожник? Да советовал Анфисе (когда Андрейка спал уже), в какое ей место сандалики такие запихнуть…
Любил он Андрейку.
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
6. Простые вещи. Кепка

Не только Андрейка не любил новые вещи – они отвечали ему полной взаимностью. Причём ответы вещей на прохладное к ним отношение хозяина часто бывали подлыми, неожиданными и до обидного неадекватными. Новые вещи зло и цинично мстили за то, что их не начали прямо вот так, сразу пылко любить. О том, что любовь хозяина надо заслужить, ни одна из них даже не думала!
Кепочка являлась не чем иным, как обязательным дополнением к пытке сандаликами. Сандалики призваны были истязать низ, кепочка – верх тел маленьких Человеков. Специальная сетка (хрен-поймёшь-из-чего) натягивалась на болванку (похоже, на дно трёхлитровой банки её натягивали!) да в таком виде и оставалась на всю свою жизнь. Острые и колючие края не всегда прятались под полоской ткани (оно и понятно: на фабрике тоже план, не до качества), и стоило одеть кепку на голову… Может, великая страна таким образом готовила новых Иисусов? с детства приучая мальчиков к терновому венцу?.. Дополнял конструкцию железобетоннофанерный, огромных размеров, козырёк, обтянутый и проклеенный твёрдой клетчатой тканью. Вариантов расцветки было два – красная и синяя клетка. Для мальчиков и девочек. Для полноты унижения Андрейке всегда покупали красную. На размер больше, как и сандалики. На вырост. Вот такая, ***не прошло цензуру - авт удаление*** , «бейсболка»!.. Андрейке, конечно, врали, что это не гестаповская пытка, а забота о том, чтоб ему «головочку не напекло». И без неё не напекало, только волосы к концу лета выгорали, делая Андрейку похожим на одуванчик. А в этой «защитной каске» пацан дважды терял сознание по жаре… Однако и это ничего не меняло. И фуражка (по-бабусиному – «***жка») покупалась и пялилась на голову Андрейки раз за разом, с маниакальным упорством и садистским наслаждением.
В этот раз за «***жкой» пошли всей толпой. Мама Андрейки, приехавшая на недельку позагорать на речке, её две сестры, посвятившие часть отпуска поездке к Маме, Бабуся… Даже Деду Мишу с собой прихватили. Знать, были у них в планах какие-то свои дела. Пока бабский батальон решал свои проблемы, Дед нашёл столик в тенёчке, где красивая тетенька продавала прохладную (!) газировку. На прилавочке стояла хитрая система, выдававшая углекислый газ. На стойке было несколько стеклянных колбочек с краниками внизу. В колбах были разного вкуса сиропы. Стакан газировки стоил одну копейку, с сиропом – три. Если тётю попросить и дать ей пять копеек, то порция сиропа в стакане удваивалась, что было ещё вкуснее! Деда Миша копеек не жалел. Сначала выпили по стакану простой газировки. Хоть она и пощипывала язык, хоть и шибала пузырьками в нос, выдули залпом. Хорошо! Отдышавшись, стали пробовать все вкусы. Вдумчиво, без спешки, смакуя каждый глоточек. Вкуснее всех оказался «Дюшес». С него и начали следующий круг под названием «Нам – два двойных», им и закончили. Выпить с подоспевшими мамками-тётками-бабками, конечно же, хотелось. Но увы! – не моглось. Животик Андрейки раздулся, при ходьбе смешно булькал, газ выскакивал из носа, из глаз, изо рта… со всех сторон. Им с Дедом было хорошо и весело, и даже предстоящий выбор и покупка кепочки не омрачали жизнь так, как сегодня утром. Да, как оказалось, и выбора-то особого не было: либо на размер меньше, либо на два больше. Ясен пень, купили ту, что больше. Она свободно болталась на голове, тяжеленный козырёк стягивал её то в одну, то в другую сторону…
Чем ближе подходили к дому, тем активнее Андрейка всех поторапливал. Он тянул, и толкал, и просил, и мешал важным взрослым разговорам. Причину такого поведения понимал только Деда Миша, который тоже стал всех поторапливать (из-за Андрейки, у самого-то пузырь был крепкий!). От назойливых наскоков Андрейки отбивались вяло, шевелить ногами никто и не думал. Гуляли типа… Всё всем стало понятно, как только вошли во двор. Андрейка включил форсаж и, зажав писюнчик пальцами, полетел, почти не касаясь земли, в сторону туалета типа сортир. Все, кроме деда, громко ржали, а прозорливая, ясновидящая Бабуся орала Анрейке, чтоб снял новую «***жку»… Какое там! Не до неё!..
Туалет был новенький, всего пару дней назад установленный Дедом. Яма под ним была огромная, метра три-четыре. И запах в туалете стоял пока ещё оструганных досок, а не… Сквозь щелки и дырочки от сучков пробивались солнечные лучики, изнутри сортир весь светился, и солнечные зайчики скакали по стенам. Солнышко каким-то образом освещало даже огромную яму под полом, делая её совсем нестрашной!.. Андрейка влетел в туалет, накинул на петельку добротный крючок… Он успел!.. Писюнчик был очень твёрдый и норовил пустить струю в потолок, приходилось всё время поджимать его рукой вниз. Однако процесс проистекал, принося при этом ни с чем не сравнимое наслаждение и облегчение. Хотелось петь. И Анрейка запел! «Вихли влаздебные венют над нами! Малс, малс впилёооот, лабочий налод!»
Снаружи Бабуся требовала отдать «***жку», кричала, чтоб все полы там не зассал, чтоб хуёчиком в дырку целился... Зря она это. Про прицел. Андрейка наклонил голову, дабы убедиться в точности снайперского попадания весёлой струёй в солнечную дырку. Подлая кепчонка решила, что это самый подходящий для её глупой мести момент. Она, сучка такая, резко крутанула своим дурацким козырьком, в какую-то долю секунды сорвалась с головы и, радостная, полетела на дно ямы… Песня смолкла на половине слова. Время внезапно врезало по тормозам и потекло медленно-медленно… Остановиться Андрейка не мог, «Дюшес» продолжал струячить золотой, в свете солнца искрящейся струйкой. И в этой струе, медленно переворачиваясь и кувыркаясь, всё падала и падала, разбрызгивая капли золота, проклятая «хуяжка». Наконец она достигла дна, ляпнулась в то, что там уже было. Струя иссякла – газировка кончилась. Писюн повис тряпочкой. Время разгонялось до своей нормальной скорости. Осознав весь ужас ситуации, Андрейка, от невозможности что-либо исправить, открыл рот и заорал-заплакал, что было сил. «В яму упал!!!» – крикнула дура-бабка. И все ей поверили! Деду стоило большого труда (делал-то на совесть!) сорвать дверь…
Бабусин порыв «достать, постирать, и пусть носит» Дед пресёк.
Любил он Андрейку, точно любил.
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
Владимир! На сон грядущий, думаю Вам хватит. Лично, у меня, бессонница.
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
Немножко напоминает "Похороните меня за плинтусом" - но годно. Годно.
Когда задуют наши костры - вас станет знобить.
Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь - кто тогда развеет тьму?..
Ненавижу слово "корочка по ОТ\ПБ". Говорите грамотно - ксива!
 
ой, очень прикольно! а продолжение будет?
Смотри на жизнь веселей: наступив на грабли - наслаждайся фейерверком!
 
Цитата
Соника написал:
ой, очень прикольно! а продолжение будет?
Ну как, можно заставлять милых дам - ЖДАТЬ?

Mon âme! Для Вас!
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
7. Простые вещи. Лето и Зима

День Андрейкиного рождения случился в августе. В этот раз это было особенно хорошо, так как Андрейкиной Маме, как она ни старалась взять отпуск в июле (типа не так жарко у Бабуси в середине лета, как в конце!), дали отпуск всё же во второй половине августа. Маму это не очень радовало, а Андрейку — очень. Да и Тётка с Дядькой приезжали в то же самое время. Значит, подарок гарантирован! Так всё и вышло. И Мама, сдав старшего, Сашу, в пионерлагерь, прикатила, и тётки-дядьки подтянулись, и День рождения наступил.
Ах, что за чудо был этот подарок! Новенький, блестящий… Ничего, что один от имени всей родни! Главное — он есть. Да ещё какой! Трёхколёсный велосипед! Без цепи, с педалями на переднем колесе, да только это — фигня! Зато название гордое — «Ракета»! И рама сделана в виде ракеты — розовой, с красной боеголовкой, с красной же надписью «СССР». Бабуся сразу узрела многоопытным глазом внешнее сходство розовой, тупоголовой ракеты с тем, что (кроме денег) любила она в «мушшинах». «Кака тут, в манду, ракета? — озвучила она свои ассоциации. — ***лушка с наболдашником в чистом виде! Додумались! Будет теперь дитё по всему околотку на хую верхом гонять, бабушку позорить!» В связи с чем тут же придумала строгое правило для Андрейки-велогонщика: по двору — хоть до упаду, на улицу — ни в коем разе!
Ну и пусть! «Ракета» и во дворе вполне оправдывала своё имя, легко развивая первую космическую скорость по орбитальной траектории вокруг песочницы... Хотя и было у космонавта-велогонщика тайное желание вырваться на своей чудесной ракете за калитку, на просторы вселенной…
Андрейка мечтал об этом. Он тогда не знал ещё, что все мечты и тайные желания людей имеют свойство сбываться, воплощаясь в реальность, и последствия такого воплощения трудно, порой невозможно предсказать. Творец вложил в нас частицу себя, оттого все мы — Вершители и любая наша мысль может вдруг обрести форму и плоть, любое желание может сбыться. Рано или поздно, так или иначе. Суждено было и мечте об открытом космосе воплотиться в жизнь...
Бабуся, не обратив внимания на Андрейку, рассекавшего по двору на трёхколёсном космическом корабле, вышла за калитку. С соседкой потрындеть ни о чём. От зоркого глаза юного покорителя звёздных миров, напротив, не скрылся замечательный факт — калитка осталась открытой! И Бабуся, увлёкшись беседой, отодвинулась чуть правее, освободив тем самым проём. Путь был открыт! На прямой дорожке до калитки оставалось маловато места для разгона, но опытный (неделю за штурвалом!) командир сумел раскочегарить ракету до второй космической скорости, которая, как мы знаем из школьного курса, позволяет покинуть опостылевшую орбиту. Разгон видел Деда Миша. Он всё понял, он даже крикнул «Фиса!», но та не потрудилась обернуться на крик...
Андрейка пролетел створ калитки и, не снижая скорости, осуществил левый поворот. При этом полёт чуть не прервался, так как «Ракета» получила при повороте совершенно дикий крен: левое колесо сверкало спицами, не касаясь поверхности планеты. Справившись с креном, Андрейка перевёл разгонные и маршевые двигатели в форсажный режим. Он нёсся на «Ракете» вдоль улицы, словно вдоль Млечного Пути, ноги вертели педали изо всех сил, лишь бы не потерять третью космическую скорость.
Значительно отстав, сзади бежала Баба Фиса, тщетно пытавшаяся вразумить внука криками «стой, басурман!», «стой, выродок ****ский!». За ней следом бежали Деда Миша, Дядька, соседка (сама не сообразившая, зачем), чья-то (а может, и ничья) мелкая собачонка. С правой стороны бежали три курицы — просто так, за компанию. Никто не мог прервать невиданный полёт! Положить конец безумной гонке могли лишь внешние обстоятельства.
Ошалевший от скорости Андрейка не заметил, как кончилась улица. Он вылетел на пустырь позади комбината бытового обслуживания — КБО. У комбината имелась прачечная, годами сливавшая грязную воду на этот самый пустырь, в результате чего там образовалась огромная вонючая лужа, избавляться от которой никто и не думал. Лужа могла бы стать болотом, если бы в неё не добавляла свои жидкие отходы химчистка КБО. А так... ничего по берегам не росло, а под мутно-сизой пузырчатой пленкой шевелилась желеобразная вонючая грязь.
Вот эта лужа и явилась подлым внешним обстоятельством... Все охренели, когда, влетев в неё на полной скорости, Андрейка громко булькнул и, не отпуская велосипеда, стал быстро погружаться в глубины неисследованных миров. Бабка металась по краю (берегу?) лужи и голосила: «Ой, утоп наш Андре-е-ейка, ой утоп!!!» Вместе с ней бегали и орали что-то соседка, собачка и три курицы. И точно, утоп бы, если бы не Дядька с Дедом.
Космического гонщика спасли. Вытянули за ногу, притащили домой, отмыли грязь (а спустя неделю и вонь от неё), дали положенных ****юлей, пожалели... Понаезжали друг на друга в поисках виноватого, пришли к выводу, что во всём виноват КБО и его прачечная-***чечная, да и всё на этом. Технику спасти не удалось. «Ракета», совершив рекордный по скорости полёт, сгинула навсегда.
Мама уехала через два дня после неземных приключений — уехала опять без Андрейки. Правда, пообещала приехать на Новый год, да ещё и вместе с братиком Сашей («А куда денешься, если в этой грёбаной совдепии ни одна падла не додумалась на зимние каникулы пионерлагерь детям открыть!»). Спустя неделю и Тётка с Дядькой умотали. Лето кончилось. Да и нудная Осень, как ни тянулась, а всё же перетекала постепенно в Зиму.
За лето Андрейка слегка подрос, и старенький, неизвестного происхождения и цвета тулупчик стал ему окончательно мал. Он и прошлую зиму относился без пуговиц (а зачем, если один хрен — не сходится?), просто бабка завязывала поверх тулупчика свой пуховый платок. Дети дразнили Андрейку за такой наряд. «Филипок!» — кричали они, стоило ему появиться на улице. Назрела необходимость купить новую вещь.
Бабусиных сбережений легко хватило бы на то, чтобы одеть в дорогие шубы не только Андрейку, но и себя, и Деда, и всех троих дочек («у, ****ишши непутёвыя!»), и даже кота Вазю. Только денюжек своих — жалко. Проще на Альку придавить (мать же!). «Запрошлогодний пере****енчик ещё хорош, только наш бугай наел себе таку жопу, что никуда не влизаит. А денюжак у нас совсем нету. Так што или польты сыну покупай, или денюжек вышли», — писала Бабуся Андрейкиной матери. Кончилось дело тем, что Тётка отдала одно пальто из Дядькиных неношеных. Бабка выслала мерки (с учётом «на вырост»), мать прибавила от себя (с учетом «не на одну же зиму»). А в ателье-то мастерам без разницы. Пальто получилось —загляденье! Отличная импортная шерсть, шикарная подкладка, огромный каракулевый ворот, фасончик – министерский! Длинновато немного. До пола. И рукава бы сатиметров на 25 короче… «Ничё! — утешила Андрейку Бабуся, — теплея будеть!»
Посылку с пальто забрали на почте утром, а под вечер Андрейку выпустили гулять с условием. Условие было такое: «Ты ж смотри мне, вражина, пальту новую не изгваздай!» Андрейка очень старался не изгваздать — целый час гулял, чинно прохаживаясь по улице туда-обратно... И тут, словно чёрт из табакерки, перед Андрейкой выскочил Усик. Один из Усиков, младший. Семья Усковых жила напротив, через дорогу. Жили они как цыгане. От боковых соседей их участок ещё был кое-как отгорожен плетнём. Местами. И калитка, и ворота под навесом тоже были... Забора не было по сторонам от ворот. Огород и двор не разделялись, картошка сажалась где попало, кусками. Корова, куры и гуси ходили-паслись там, где считали нужным. Сколько в семье собачек, кошек и детей, точно не знал никто. Имён их всех тоже никто не помнил. Все они были Усики. Младший был старше Андрейки на год.
«Айда к нам!» — предложил Усик. Два дня перед этим шёл тихий пушистый снег, всё вокруг было ровно-белым и скучным. Во «дворе» у Усиков всё кипело. Корова радостно гоняла двух собачек. Хвост корова смешно задирала дугой. Собачки были счастливы. Куры по возможности стремились поучаствовать в общем веселии. Среди множества протоптанных во всех направлениях тропинок почти в центре территории возвышались две, одна на другой, огромных кучи, покрытых уже укатанным снегом. Детей 5–7 радостно толкались, кричали, прыгали вокруг кучи, взбирались на неё и стягивали друг друга вниз. Шла игра «Царь горы». Андрейка тоже захотел быть Царём и полез на кучу...
Через два часа раскрасневшийся, запыхавшийся, радостный Андрейка ввалился домой. В тепле, щедро излучаемом русской печкой, стал проявляться некий запашок. Бабуся потянула носом. «Да ты, никак, усралси, милый друг?» — спросила она красавчика в новом пальто. Откуда Андрейке было знать, что играли они в царя НАВОЗНОЙ горы? Будущее удобрение завезли Усикам (своего мало!) аккурат перед снегопадом.
Конечно, Фиса привирала, говоря, что в тот момент «одне глазишши из говнишша торчали», но вот пальто отстирать от втёртого в него навоза так и не удалось. И даже повидавшая много чего химчистка КБО отказалась хоть чем-либо помочь.
Ну не любили Андрейку новые вещи! А он — их.
Через три недели приехала Мама с братиком Сашей. Еще через неделю кончился старый год и наступил новый. И была настоящая ёлка, и были на ней (ах, лучше бы их не было!) чудесные игрушки. Но это уже совсем иная история, Новогодняя...
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
8. Ёлка

Старый год заканчивался. От него осталось совсем мало — всего два листочка в календаре. На праздники к Андрейке, жившему у Бабуси, приехала Мама. Обычно приезжавшая лишь летом, когда можно было и позагорать, и поплавать в реке. Отдохнуть. От работы. От детей. Старшего оставляла своей сестре либо запихивала в пионерлагерь (Саша ненавидел и одно, и другое), а младшего, Андрейку, на речку с собой не брала — мал ещё. А раз пришлось приехать зимой, то и Сашу с собой привезла.
Дети были рады встрече друг с другом. Саша старался для маленького братика как мог. Во всём. Андрейка был младше на семь лет, он казался Саше забавным, он не был дурачком, но он так смешно разговаривал!..
После того, как не стало Отца, счастливое детство для Саши кончилось. Сразу после похорон Мама поручила Сашу заботам Бабушки Зины, матери Сашиного отца. Бабушка Зина была прирождённая аристократка, древнего дворянского рода. Она даже ругалась не как все. Когда (ещё при живом Отце) невестка Аля своим поведением заслужила того, что любая свекровь была вправе назвать её ****ью и другими грубыми словами, Зинаида лишь бросила Але в лицо тихое и презрительное «Девка!..». Алю, спровоцировавшую скандал (ждущую, что вот, сейчас, дым — коромыслом, посуда — в куски, жизнь — пополам!) это «Девка» добило… Бабушка Зина работала учительницей начальных классов. Саша и учился у неё, и жил. В школе обращаться к бабушке надо было по имени-отчеству, и там, где другого ученика ждала поблажка, Сашу ждала строгость, дабы ни у кого и мысли не возникло, что оценки Саша получает не за знания. Какое уж тут счастье!.. После четвёртого класса Саша переехал к Маме, с её вечными нотациями в духе советских агиток.
А тут — Андрейка… Братик. Маленький и смешной. И ничего, что бабушка Анфиса называла Сашу «осёл безмозглый», «ишшо один ***не прошло цензуру - авт удаление*** и «Сашка — гамно собачье», на это Саша и внимания-то не обращал («Ишь ты, зинкино змейско воспитание: накопылит губу и молчит, хочь ты убейси тут перед ним!» — бесилась бабушка Анфиса), главное — братик рядом!
В выборе ёлочки Бабусю подвёл её главный враг — комплекс превосходства. С четырнадцати лет она ****овала, давала в родном селе всем, кто хотел. В её собственном понимании это означало лишь то, что она самая красивая и желанная в округе. Стало быть — самая лучшая. И так — всю жизнь. Пироги и холодец у неё — самые вкусные. Самогонка — слеза, чиста и забориста, лучше, чем у всех. Дочки все ей лично выученные в институтах. Хоть и дуры, а умные. Хоть «****ишши», а замужние. Вот и ёлочку бабка выбрала самую пушистую, самую пахучую, самую зелёную, самую красивую («не было там красивше!») и… самую высокую. Сантиметров на 70–80 выше, чем позволял потолок в доме… Предложение Деда Миши укоротить дерево отвергла категорически: «Хрен себе укороти! За што я денежки платила?!». Дед не рискнул: проводить на себе сомнительные операции ему совсем не хотелось. Как и спорить. Умело обработав топориком ствол ёлки, он насадил на него тяжёлую крестовину. Ёлочка смогла встать в простеночке между двумя окнами. Верхушка её загибалась и стелилась по потолку. Бабуся оценила такое положение как «нормально! — только украсить надо». Украсить в её понимании означало повесить на ёлку непременно все имеющиеся украшения — шарики-фонарики, бусы и гирлянды, и всё-всё-всё! Наша ёлка краше всех! Знай наших! С бабкиным напором смирились все, даже ёлка. Только наука Физика со своими дурацкими законами всемирного тяготения была против бабушки Фисы.
Подобраться к ёлочке с тыла не было никакой возможности. Оставалось навешивать тонны блестящего разноцветного стекла с фронта. Ну и по бокам чуток… Дерево теряло устойчивость с каждым новым километром стеклянных бус. Победила хитроумная Бабуся «ентого вашего грёбаного Нютона» легко — помогла смекалка и простая, чёрного цвета, швейная нитка («и ништо, што тонкая, а я её вдвое сложу!»). Нить, протянутая от ствола в обе стороны, была привязана к гвоздикам, вбитым в оконные рамы, чем, по мнению Бабуси, решались все проблемы. Посрамлённый сэр Ньютон пыжился, но поделать ничего не мог — стекло-хвойное сооружение стояло. Правда, ходили мимо него очень тихо и аккуратно, стараясь громко не дышать… Детей к такому ответственному делу, как «наряжание», не допустили, а кот Вазя и сам не захотел. Он лежал на своём месте у печки, иногда приоткрывая один глаз, и в полудремотном состоянии тихонько напевал «В лесу родилась ёлочка…». В тырмыртырном варианте.
Когда всё было готово, позвали детей. Объяснили, что смотреть — можно, а вот трогать… Лучше не надо. Было четыре часа (дня? вечера?), на календаре висел один, самый последний листок. Старый год быстро истекал, а Бабусю с мужем и дочкой («внучков тока не надо») ещё ждала к себе подруга Стюра. И нанести визит надо было непременно в этом году, а то опять будет меж ними ссора, а они ж вот тока што помирились! Взрослые нарулили. Кот ушёл на улицу по своим делам. Дети остались одни.
Саша привёл Андрейку на кухню, усадил за стол, налил себе и ему тёплого борща из чугунка, отрезал хлебушка. Братья кушали, весело болтали, косились на ёлку. Ещё час прошёл за игрой в солдатики, коих у Андрейки было предостаточно. Взрослые всё не приходили. Отвлечь Андрейку Саше было больше нечем. Пошли к ёлочке. Андрейку интересовало многое из того, что на ней висело! Саша очень осторожно снимал каждую игрушку, давал её братику, после чего так же аккуратно вешал игрушку на место. Андрейке было удивительно держать в ладонях хрупкую красоту праздника — игрушки, которыми нельзя играть, которые для того, чтобы было красиво. Занятие такое затягивало, время шло незаметно. Всё меньше оставалось игрушек, не изученных Андрейкой, всё выше приходилось тянуться Саше, чтобы достать то, на что покажет братиков пальчик. Последним, что вызвало интерес мелкого, оказался огромный грецкий орех, вымазанный краской «под золото». Достать его было трудно, он висел далеко и неудобно. Но Андрейка всё просил: «Ну Саса, ну достань, ну Саса, ну пазалуста!», а достать, кроме «Сасы», было некому…
Саша поставил стул, влез на него. Со стула — на подоконник. Поймал равновесие и пошёл, передвигаясь мелкими шажками вдоль краешка подоконника. Бочком, прогнувшись назад, все дальше и дальше за ёлку. От лёгкого прикосновения стекло на хвойных лапах угрожающе задилинькало. Саша замер. Перезвон стекляшек затих. Оставалось протянуть руку. Так… Ещё чуть-чуть… Есть! Золочёный орех прочно зажат в Сашиной руке. Теперь надо осторожно снять петельку с веточки. Ёлка медленно, но неудержимо стала клониться вперёд . Она как бы кланялась Андрейке: «Спасибо за освобождение! Твоими молитвами…» Андрейка с достоинством кивнул ей в ответ. Но на всякий случай шустро отскочил в сторонку. Саша, раскорячившись на подоконнике, левой рукой вцепился в раму, а в правой сжимал злополучный «золотой» орех. Удержать хоть как-то падающий символ чудесного праздника у него не было никакой возможности. Чёрные ниточки, сложенные вдвое, наслюнявленные бабкой и перекрученные между собой (типа корабельный канат!) лопнули легко, никто и не заметил. Ёлка не просто упала. Она шмякнулась на пол плашмя, с размаху, всем своим зелёным великолепием! Разноцветные стекляшки бус и гирлянд брызнули во все стороны, разлетаясь по всему дому яркими пулями! Мелкие осколки праздника спешили влететь в такие щели в полу и прочие укромные места, откуда выцарапывать их придётся не один год. В грохоте и звоне множества бьющихся одновременно шаров, сосулек, зайчиков, домиков, часиков (вечно показывающих без пяти двенадцать) явственно послышался радостный смех сэра И. Ньютона (работает всё же открытый им закон!). Исправить ничего было нельзя.
И до чего же несправедливо устроена жизнь маленьких Человеков! Чего-то хорошего, доброго ждёшь очень долго. Так Андрейка много лет всё ждал, когда же придёт то время, в котором он будет жить с Мамой и Братиком. Или вот этот самый праздник, Новый год… Ждёшь его, ждёшь, а он всё не приходит. Потом проскочит и опять — жди его целый год! А как какое говно — оп! Вот и оно!.. Сколько времени не было взрослых? А стоило ёлке грохнуться… Никакого времени на осознание произошедшего, на попытку установить ёлку на место, на хоть какую-то уборку стёкол. Как будто взрослые стояли за калиткой всё это время, и только и ждали, когда же всё случится.
Бабуся успела таки обозвать Сашу «грёбаным антихристом» и «змейским отродьем», при этом влепила ему такой мощный и звонкий подзатыльник, что у Саши потемнело в глазах, а Андрейка не просто заорал, а на самом деле испугался так, что обмочил штаны. Довольная произведённым эффектом, бабушка Фиса собиралась немедленно довесить Саше ещё, а уж потом разыграть из себя оскорблённую добродетель, но Дед перехватил спокойным движением своей руки руку Анфисы. Фиса попыталась вывернуться, да только у Деда за всю Войну ни один откормленный и тренированный фашист ни разу не вывернулся, куда уж ей. Да и страшно стало — от того, КАК Миша шепнул ей на ушко, что убьёт её, коли она ещё хоть пальцем… Поверила. Оставалось разыгрывать сердечный приступ на фоне эпилептического припадка. Дед сел на лавку, притянул к себе пацанов и тихонько рассказывал им, что ерунда всё, что сейчас, бабка концерт окончит, он с ними, с внучками, всё уберёт и починит, что время ещё есть, целых четыре или три часа, правда ведь?.. Сашина дрожь унималась, Андрейка изредка всхлипывал и домазывал по Деду остатки соплей. Алька подавала Фисе то валерьянки, то пустырничка, то полстаканчика самогоночки, при этом поглядывала на мужиков взглядом «как-же-вам-не-стыдно-мама-помирает», и тараторила «мамочка-мамочка».
«Мамочка» же, довольно быстро для умирающего лебедя, порозовела и деловито похрустела по стекляшкам за веником и совком. Дед поднял ёлку, повертел её так и эдак, да и вытянул во двор, где и воткнул в сугроб. Ёлка стояла, сверкая под луной остатками стекляшек. Это было красиво. Алька увильнула от уборки, выцепив Сашу для воспитательной беседы. Беседа сводилась к двухчасовому мучению ребёнка издевательским вопросом, на который Саша никак ответить не мог. «Нет, — строгим голосом говорила Мама Саше, — ты всё же мне ответь! Вот объясни — зачем ты ёлку уронил?..» Откуда он мог знать — ЗАЧЕМ?!. Андрейка тоже выслушивал эту ахинею, он приныкался за своим чемоданом с игрушками и сидел там тихо-тихо. Перед этим он незаметно подобрал с пола тот самый орех и выкинул его в печку, прямо в огонь.
Пытка окончилась, как только бабка закончила возиться с уборкой. «Вот не знаешь, так иди и подумай, зачем ты ёлку уронил!» Женщины начали накрывать на стол. Деду хотелось спать, но он не уходил, боясь, что Фиса вздумает отыграться на пацанах. Сидел за столом и бдел. Саша ушёл на кухню, типа «подумать», сел на корточки перед печкой, подпёр голову руками и стал смотреть на огонь. Так слёз не видно никому, а он не привык и не любил их показывать. Андрейка вылез из-за чемодана. Покинув укрытие, побродил туда-сюда. А потом подсел к братику, в той же самой позе. Ему очень хотелось пожалеть и утешить Сашу, пострадавшего из-за него, Андрейки… Андрейка ласково погладил Сашу рукой по плечу. Саша, чтобы не разреветься, горестно вздохнул. Андрейка повторил этот вздох. Беда была в том, что Андрейка, не найдя других слов утешения, вздохнул ещё раз и вдруг выдал: «Э-эх, Саса… И зачем ты ёйку уянил?» От обиды слезы сами брызнули из Сашиных глаз. «Уйди!..» — только и смог продавить Саша через огромный комок в горле.
Через тридцать восемь минут старый год закончился, и за столом все сказали друг другу «с Новым годом! с новым счастьем!», и начался совсем другой год. И совсем другие истории..
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
9. Грибная рыбалка

Когда Деда Миша и Бабуся решили жить вместе, то для Андрейки это явилось очень значительной переменой в жизни. У него появился Дед. Настоящий. Которого Андрейка очень любил. И Деда Миша любил Андрейку и понимал, что это его самая последняя любовь к человеческому существу, пусть к маленькому, но Человеку, другой не будет, так как просто времени на неё нет, возраст уже…
При переезде к Андрейке и его бабке Анфисе Деда Миша продал всё, что у него было — домик и всё, что было в домике и вокруг, во дворе. Выручку он вложил в обустройство нового места своего жительства, а остатки отдал Анфисе, чему та была весьма рада — не потому, что нуждалась в деньгах (не было никакой нужды особой), а просто «денюшки» любила Фиса большой любовью.
Продал Дед всё, да не всё… Лодку оставил. Со всеми «причиндалами», как называла Бабуся две пары вёсел, специальную двухколёсную тележку, пару лодочных моторов «Стрела» на общей раме Дедовой конструкции, маленький якорь на длинной прочной цепи, тент и целую кучу других мелких вещей, необходимых каждому, у кого есть лодка. В этой лодке можно было жить. Многие завидовали Михаилу. А он никогда никому не завидовал. Захотелось ему после войны иметь хорошую лодку. И дружку его, Григорию, — тоже. Взялись вдвоём да и сработали два добротных мини-корабля. Друг уж помер, лодку его дети кому-то не из местных продали, только у Деды Миши и остался теперь такой вот «эксклюзив». Поначалу Фиса всё подбивала продать лодку («Это ж какие денюшки просто так в воде стоять! Болтаються себе в «гараже», как простиосспади, говно в проруби!»). Но через некоторое время поняла свою выгоду и уж сама бы не продала лодку никому! И по грибы, и по дрова, и по ягоды, и по орехи! А уж рыбы-то сколько! Своей — не покупной! Подумаешь, литр-другой самогона за сезон знакомому инспектору «Рыбнадзора»! Зато как Мишка щуку-то коптит — пальчики оближешь! И пара бочонков солёных груздей (один к одному грибочки — ни червячка, ни мусоринки!) в сенях всю зиму — во какая закусочка!
В то лето съехались все. Две Андрейкиных Тётки с мужьями-Дядьками, Андрейкина Мать с братиком Сашей («Опять басурмана привезла! Елки нету, так энтот Мамай мне ишшо чего завалит, або разломаит вдребезги!»). За неделю примерно до того, как всем разъехаться, Бабуся заявила, что «с вами-дармоедами, гости дорогия, я этим летом уж почитай все грибочки-то и проебала». А так как и после их «съябывания по домам» ей, бедной, нужного количества грибов не набрать, то ехать по грибы надо всем. «Завтри же!». И островок дальний есть на примете, и дожди прошли хорошие, и дети ж Маме должны хоть как-то помогать, а не только обжирать Маму, и Мишку она отправила, штоб «свой сратый корабель» подготовил.
Из «дармоедов-гостей дорогих» никто и не подумал возражать, хоть и не улыбалось им пилить на лодке хрен его знает куда, для того только, чтобы целый день корячиться по острову, пополняя запасы грибов мамы Фисы, страдающей жадностью. Открыто против мероприятия высказался только Всевышний. Он показал своё отношение к походу по грибы в тот же день. Так, Деда Миша, придя в «гараж» и проведя беглый техосмотр, с удивлением обнаружил, что один из лодочных двигателей почти сдох. Зная, что Анфиса не откажется от своего плана, он до позднего вечера провозился с ремонтом, устал, как собака, всё починил, но желания завтра тащиться по грибы у него не осталось вовсе. Но с техническим обеспечением всё было в порядке, сообщение с Небес до Бабуси просто не дошло, и Господь решил предупредить ещё разок, с утра, о том, что не стоило бы…
Утром ни о каких «плюс тридцать» и напоминания не осталось! Впечатление было такое, будто и не лето на дворе, а середина осени. Небо затянулось тяжёлыми тучками, похолодало так, что люди одевали свитера и кофты. Подул резкими порывами холодный ветер, поднимая на речке вполне серьёзную волну. Бабуся «хрен ложить хотела» на все природные ненормальности. Будто без этих грибов ждала её зимой голодная смерть.
После трёх часов бестолкового бабкиного руководства суматошными сборами всё было готово. По каменным ступенькам спустились к воде. Люди с высокой набережной смотрели на желающих прокатиться в такую погоду на лодочке как на кучку идиотов. Деда Миша подогнал лодку, ещё минут тридцать грузились-рассаживались. Места было предостаточно, ещё бы человек 8–10 свободно разместились. Но Алька сразу села в центре лодки, закуталась в пару кофт, курила с видом «а мне всё по…» и мешала всем сновать туда-сюда. Братику Саше Дед ещё с утра копнул червячков да рассказал, как надо обходиться с удочкой. Городской мальчик Саша очень хотел поймать рыбку, прямо сейчас, а рыбка прямо сейчас ловиться не хотела, и Саша раз за разом закидывал в воду вкусных червячков на крючке, которых рыбка с удовольствием уплетала, стараясь не заглотить крючок. Чтобы не мешать погрузке, Саша расположился ближе к корме. Дед, сидевший возле моторов, следил за тем, чтобы под бабкиным командованием всё не свалили под один борт. Андрейка тоже был занят делом. Он скакал из лодки на берег, с берега в лодку, пробирался, как обезьянка, к Братику, спрашивал: «Ну чё, клювает?», не выслушав ответа (с указанием маршрута, куда ему идти), опять выскакивал на берег. Наконец-то расселись, оттолкнулись от берега; моторы, дружно заурчав, начали спокойно толкать лодку всё дальше от берега — наискосок, на середину реки.
Андрейка, в очередной раз проскакав по шмоткам и пассажирам к Саше, спросил: «А теперь клювает?» Саша только отрицательно помотал головой. Так как всем остальным, кроме Деда, к этому времени делать было абсолютно нечего, все стали орать — кто на Андрейку, кто на Альку: «Аля, скажи ему!», «Успокойси уже, выродок ****скай!», «А ты, ослиная морда, выкинь свою удочку в манду, к чертям собачьим!», «Мишка! В сраку тебе твою удочку! И удильщика — вместе с ней!» И Алька тоже стала орать на младшего: «Сядь и сиди, пока не утонул на хрен!» Напор ругани оказался сильнее напора ветра, сильнее Андрейкиной прыгучести. Андрейка сел, где стоял, — за спиной у Саши. Тут и началось всё то, из-за чего не надо было сегодня отправляться по грибы. Ну не судьба — грибочков набрать именно в этот день! И ведь что стоило внимательнее отнестись к предупреждающим «знакам Судьбы»!..
Саша, одев на крючок последнего (маленького, недокормленного) червячка, решил скормить и его прожорливой рыбе, после чего, на всякий случай, свернуть рыбалку до лучших времён. Леска свистнула в воздухе, червячок (даром что заморыш) соскочил с крючка и ловко приземлился Бабусе на лицо. «А-А-А-А-БЫЛЬ-ЛЯТЬ!!!» — заорала дурным голосом Бабуся. «А-А-А-А-А-А-А!!!» — ещё громче заорал Андрейка.
Дело было в том, что после акробатического соскока червячка-задохлика освободившийся крючок, отчаявшийся подцепить рыбку, твёрдо решил без добычи не остаться (позор для крючка!). Подхваченный порывом ветра, он, по невероятной траектории, подлетел к Андрейкиному глазу и впился в верхнее веко с внутренней стороны. С внешней стороны торчал его острый конец с зазубриной, не позволявшей извлечь крючок. Саша поймал Андрейку. «А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!» — заорал хор несостоявшихся грибников. Орали так, что проплывавший встречным курсом чумазый буксир «Весёлый» ответил им своим хриплым гудком.
Не орал один лишь Деда Миша. За какие-то секунды он положил лодку на обратный курс, дав моторам «полный вперёд!», зубами перекусил леску в пяти сантиметрах от крючка, извлёк из аптечки клок ваты, прижал его к Андрейкиному глазу так, что тот не мог моргнуть, успокоил перепуганного Сашу, убедил Андрейку, что ему почти не больно, и сумел заткнуть всех крикунов каким-то волшебным словом… На подходе к берегу, глуша моторы, он крикнул людям, стоявшим на берегу: «Быстро зовите скорую — раненый в лодке!».
И скорая, и больница были рядом. Хирурга штормило после вчерашней гулянки. «Щас», — пообещал хирург и накатил сто граммов спирта. Убедившись, что руки более не трясутся, он дал понюхать Андрейке вату, смоченную эфиром. Оставив Деду Мишу в качестве операционной сестры, он вытолкал в коридор всю причитающую толпу. Начавшей возмущаться Бабусе доктор сказал своё «щас», после чего дал и ей понюхать эфира. Вернувшись в операционную, хирург замкнул дверь, сказал: «Скальпель!» — и, получив от Деда инструмент, быстро и чётко сделал свою работу: разрезал веко, достал крючок, наложил два аккуратнейших шва, повязку с какой-то нужной мазью. Налил два по сто — себе и Деду. Когда накатили, кивнул на Андрейку:
— Щукарь-то тебе — внук? Везучий, глаз совсем не задет!
— Внук, — отвечал Дед. — А везучий он — в меня.
Через какое-то время повязки стали не нужны, Андрейкины глазки всё чудесно видели. Но Андрейка, забывший, какой именно глаз пострадал, на всякий случай зажмуривал оба (так приятно, когда тебя водят за ручки!), старательно изображал слепого ребёнка, говорил смиренным голоском, что нет, не открываются глазки, и не видят ничего… Только в «Детском мире» и открылись.
Но то — совсем другая история. А в этой его ещё долго дразнили разными словами, типа «солдат с раной» и «Дед Щукарь». На «сраного солдата» Андрейка обижался, а на «Деда Щукаря» — нет. Ну какой же он дед, в самом деле? — Он же ещё маленький!
Изменено: Шико - 28 марта 2016 23:00
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
10. Любовь и смерть

...Если, выйдя из бабусиной калитки, пойти вправо, то через четыре дома улица кончится. Кончится она небольшим пустырём, за которым вольготно расположилось огромное болото — рассадник комаров и лягушек.
В самом конце улицы стоял большой дом, хозяином которого был дядька Андрей. Окончание Войны застало его пацаном, юнгой Черноморской Краснознамённой флотилии. А когда юнга достиг годов, в кои мог бы попасть на фронт, война кончилась совсем. От обиды на судьбу, не позволившую ему рискнуть своей жизнью, молодой Андрей устроился матросом на минный тральщик «Упорный». На этот раз судьба оказалась к нему более благосклонна: возвращавшийся в родную бухту, прущий на полном ходу «Упорный» налетел всё же на мину. С чем боролся, на то и напоролся. Андрей, к тому времени старшина второй статьи, остался жив. И ему, как и всем оставшимся в живых членам экипажа, теперь было обеспечено продвижение по службе. Да ещё и по медальке дали за геройский наскок на фашистскую мину. Кто пошёл в военно-морское училище, кто списался на берег… Старшина Андрей в результате заделался боцманом. В этом качестве он и обошёл полмира. При этом у него в постоянном употреблении находились табак, мат и спирт. При таком образе жизни у него весьма скоро случился первый инфаркт. После второго его списали из морского флота.
Андрей приехал в родной когда-то городок, построил крепкий дом на пустыре, рядом с болотом, женился на весёлой и глупой девушке, известной в городке как Дуся-прошмандовка. Дуся родила ему, одну за другой, двух девочек — Оленьку, всю такую томно-ленивую, мечтательно- ***не прошло цензуру - авт удаление*** (в мамочку), и Ленку, нормальную, работящую и добрую девушку, которая единственная из всей родни понимала Папу Андрея, любила и жалела его. Дядька Андрей ещё несколько лет проработал в речном пароходстве — толкал по реке своим буксирчиком баржи с песком, контейнерами, лесом и всем прочим. При этом снёс он множество речных бакенов, так как не признавал чужих фарватеров, всегда шёл только своим. За бакены его начальство клевало, но не почитать его за лучшего работника не могло. Выговоры и благодарности сыпались на его голову в равных количествах. Окончательно уйти на берег Дядьку Андрея вынудил третий инфаркт.
Ругаться матом Андрей перестал сразу — по причине того, что не было у него дома команды матросов, способных воспринимать даже простейшие боцманские фразы типа «Нахуяпоебеньпримандячилиотхуяривайтекебеням!». Причин бросить курить папиросы «Север» и «Беломорканал» он для себя не находил. Причина бросить пить спирт нашлась: перестали продавать спирт в бутылках по 0,5 литра, с головкой из сургуча на тонком горлышке, с лёгкой ноткой скипидара в ароматическом букете, с народным неофициальным названием «Сучок». Вот и пришлось перестать пить спирт, заменив его водкой с зелёной этикеткой и уже вполне легальным именем «Московская».
Дом Андрей выстроил себе шестикомнатный, да столько комнат и не надо было, треть дома пустовала. По одной комнате — дочкам, одна — гостиная-зал, одна — их с Дусей спальня, где они хоть и спали иногда, но и то — на разных кроватях. А чаще всё бывало иначе. Дуся могла три-четыре месяца быть примерной хозяйкой — готовить чего-то, печь-варить-жарить-парить (правда, мало кто мог рискнуть это скушать), убирать-скоблить-подметать-отмывать-гладить и всех-всех-всех терпеть. Потом ей встречалась очередная «любовь всей её жизни», она учиняла дома скандал и тарарам, кричала мужу, что он сгубил её лучшие годы, дочкам — что они выпили из неё и сок, и смак, и всю кровь до последней капельки. Дуся под это дело обычно разбивала с десяток разных посудин и разрывала в клочья пару шмоток либо простыней — для пущего эффекта. После чего, оправдывая давнишнее гордое прозвище «прошмандовка», уносилась в неведомые дали с новым своим возлюбленным. Прямо к пожизненному счастью! Только вот до счастья она так ни разу и не доехала: то у нового милёнка деньги кончатся, то командировка, то любовь пройдёт, то прежняя жена нарисуется… Иногда через неделю, иногда и через пару месяцев происходило возвращение блудной Дуси. Обычно с «сувенирами»: то с красивым, желтовато-фиолетовым синяком под левым глазом, то с триппером, то под ноль остриженная… Бывало, возвращалась Дуся не вся целиком, а без одного-двух передних зубов, безвозвратно утерянных во время любовных странствий. Бывало, появлялась дома не одна, а с целой гвардейской дивизией геройски злобных мандовошек, с которыми вела потом тяжёлые бои с помощью средств народной медицины. Последним её мачо был «прынц на коне». Монгол? Хакас? Калмык? Да кто же разберёт! Откуда прискакал? Куда увёз Дусю? А только вернулась она от него с главным подарком — сифилисом. До возвращения домой лечиться Дуся и не думала, а когда начала, то было уж поздно.
Овдовев, Дядька Андрей совсем перестал появляться в семейной спальне. Сидел целыми днями и ночами на веранде, закусывая водочку макаронами по-флотски ли, яичницей-глазуньей ли, а то и просто хлебушком с лучком. Тут же на лавке и спал, укрывшись старым, видавшим виды бушлатом, положив под голову огромный боцманский кулак. С заглянувшим соседом бывал спокоен, говорил внятно и разумно, на пьяного совсем не походил. Приглашали в гости — приходил, начищенный, свежий, вроде даже весёлый, пел превосходно, плясал легко и красиво (это при своих 130 кило!), сколько бы ни наливали (ни разу не падал!), а если, поблагодарив хозяев, и шёл домой слегка раскачиваясь, так просто потому, что все моряки так ходят. Вот только радости, воли к жизни в нём не было. Не жил он будто, а доживал…
Андрейка был серьёзно влюблён в его младшенькую, Лену. На подколочки злой Оленьки насчёт того, что надо бы подрасти чуток, а то сопли ещё пока зелёные, Андрейка внимания не обращал. Он давно предложил Лене пожениться (ну понятно, не сейчас — когда он подрастёт, да Бабуся ещё сказала, что какая-то женилка должна вырасти сперва). Лена ответила влюблённому согласием, предупредив, правда, что к тому времени она уж старая будет. Андрейку грядущая старость возлюбленной не смущала. На том и порешили. Так что теперь Андрейка наносил свои визиты на правах жениха.
— Здласьте, Дядя Андлей! — приветствовал Андрейка будущего тестя.
— Здоров, тёзка! Ты водку будешь? — отвечал хозяин дорогому гостю.
— Нет, спасибо, — вежливо отказывал Андрейка, — я к Лене плисол, Лена дома?
— Дома, дома, заждалась тебя! Уже трижды с утра спрашивала о тебе, не приходил ли? Иди, ждёт она тебя, в своей комнате ждёт. Говорит, сегодня новую книжку тебе почитает, про Гулливера какого-то…
Однажды к Лене должен был приехать свататься взрослый конкурент Андрейки. Лена его не любила и замуж за него не хотела, вот и прикинулась в тот день больной. Андрейка, едва появившись во дворе Дядьки Андрея, стал свидетелем разговора Оленьки с другом конкурента, где она живописала все ужасы болезни сестрицы Ленки, объясняя остолопу, что сватам тут сегодня ловить нечего. Остолоп убрался с докладом к женишку. Андрейка же метнулся домой, схватил деревянный автомат ППШ (Деда Миша сделал — как настоящий! с оконным шпингалетом вместо затвора, чтобы им клацать) и часа четыре ходил с оружием под окнами возлюбленной, охраняя её покой. Конкурент так и не приехал. Забоялся, решил Андрейка. Ага, подтвердила ехидная Оленька, забоялся-обоссался! А Лена, когда узнала, обняла Андрейку (ну ясное дело — любовь!) и сказала, что ей жаль, что Андрейка так поздно родился. «И ничего не поздно — лано лодился, Бабуся говолит, сто я — недоносок!» — утешил её, как мог, Андрейка.
Умер Дядька Андрей сидя за столом, на веранде. На столе стояла недопитая бутылка «Московской», в сковородке остывали макароны по-флотски, в пепельнице догорала беломорина… Так и сидел, одетый лишь в трусы да майку-тельняшку, смотрел в никуда открытыми глазами.
Речное пароходство все заботы взяло на себя — гроб, памятник, всё прочее… Машину дали — старенький бортовой ГАЗончик, весьма ещё крепенький. К нему — водителя, Лёшку-раздолбая, двадцатидвухлетнего бугая. Обязали и Петровича присутствовать в качестве распорядителя мероприятия («Смотри там, шоб всё нормально было, — инструктировало Петровича начальство, — шоб там Лёха не нажрался, машину не ухуйкал, сам не нажрись, речь там скажи, ну, шоб нормально!»). Петрович был главным профсоюзом и сам знал, как чего сделать, «шоб нормально было».
Оно и было нормально. Одетого в парадную форму Дядьку Андрея упаковали и погрузили в кузов с откинутым задним бортом. Перед тем покрутили-повертели, как водится, решая, куда ж его ногами-то?.. В передней части кузова поставили памятник, по бокам посадили Ленку и Оленьку да особо любящих похороны соседок (Бабуся — в числе первых, и выла-причитала едва не громче всех). Андрейка сел в кабину. Хотел за руль, да не пустили. За руль сел Лёха, всосавший всё же по секрету целую бутылку водки и закусивший её луковкой («шоб запаху не было!»). Мотор грузовичка заурчал, в кузове завыли громче. Процессия тронулась, увозя матроса в последний путь. Вцепившись в какую-то железку в левом заднем углу кузова, брёл за машиной Петрович в чёрном костюме, при галстуке. Петрович мысленно репетировал речь, лицо его было скорбно-серьёзным. Не отставая, брели соседи, человек двадцать. Замыкала траурную колонну пароходская «Победа» с четырьмя дюжими молодцами — копальщиками-носильщиками-закапывальщиками, абсолютно (пока) трезвыми.
До конечного пункта было километра три по пыльной, ухабистой дороге. Было невыносимо жарко, душно, пыльно и тоскливо. Андрейка откровенно скучал.
— А почему мы едем так тихо? Ты быстло не умеешь? — пытал он Лёху.
— Птму…шта! — отвечал Лёха, с трудом разлепляя глаза.
— А где у тебя газ? А где толмоз? — продолжал Андрейка допрос засыпающего Лёхи.
— Где-где… в Кыргыр…гынгде, вот где! — не сдавался упорный Лёха. — Ота тута газ, — показал Лёха рукой.
Для этого ему пришлось пригнуться, а выпрямиться он так и не смог: сон одержал коварную победу. Машина продолжала тихонько переваливаться на ухабах. Спящий Лёха рулил левой рукой и левым же ухом. Нога водилы съехала с педали газа и отдыхала на полике. Обороты стали потихоньку падать.
Андрейка просунул свою ножку под выбывшего из строя Лёху и поставил её на нужную педаль. «Едем!» — обрадовался ГАЗочик, и Андрейка тоже обрадовался. «Эх, ты! — сказал он спящему Лёхе. — Не умеешь быстло ездить, только я умею!» И придавил ещё. Машинка запрыгала на ямках не хуже кузнечика. Лёха бился тыквой об руль, но спал. Андрейка радовался и давил на газ. Отставшая кучка соседей, провожающих покойничка, переходила с рыси на галоп. Петровичу было невозможно уже сохранять скорбное выражение лица — он бежал, прыгал, громко матерился, но железяку почему-то не бросал. Расстёгнутый пиджак хлопал полами-крыльями, придавая Петровичу сходство с пингвином, пытающимся взлететь. Галстук трепетал за спиной. Вой в кузове стих, вместо него слышались громкие бабские повизгивания, да дружные «ой!» и «ай!». Памятник гремел, Дядька Андрей, втиснутый в гроб, подпрыгивал вместе с ним, пугая вцепившихся в борта тёток. В моменты прыжков машины на кочках правая рука покойного приподнималась и шлёпала его по пузу, отчего создавалось впечатление, что Дядька Андрей отгоняет назойливых мух. «Па-па-ру-ка-ми-ма-шет!!!» — взвыла дура-Оленька. «Стой, ****ь, куда прёшь?!!» — орал почти летящий пингвин Петрович. Обогнавшая по обочине всю процессию «Победа» громко бибикала. Лёха наконец-то треснулся головой так, что проснулся.
Осознав тот факт, что он заснул и разогнался, Лёша обосрался серьёзно. Решив спросонок, что это не он сам, а этот мелкий пацан испугался, Лёха сказал «не ссы, щас я…» и резко затормозил. Гроб въехал в памятник, слегка его примяв. Бабы прилипли к кабине дружной лепёшкой, выдохнув в этот момент весь воздух громким «у-ух!!!». «Победа» тоже остановилась, подняв тучу пыли. Петрович наконец-то оторвался от машины и улетел приземляться кубарем в придорожную канаву. В наступившей тишине за стеной пыли стали слышны сопение и топот нагонявшего всех табуна…
После того, как немедленно отстранённому от руля Лёхе четверо дюжих молодцов по приказу пыльного пингвина с удовольствием вломили ****юлей, чинный ход событий был восстановлен. Доруливал катафалком сам Петрович. Правда, речь его была чуть короче, чем планировалось («Ну.. эта… Ну, давай, Андрюха!.. Ты там, как говорится, эта… Вот. Ну а мы… потом — тоже… Как говорится. Вот. Ага! Прощай, да!..») , да ладно, никто и не слушал. В остальном — нормально всё было. На обратном пути подобрали спящего Лёху, закинули его в кузов, так и доставили на поминки. За столом тоже всё было нормально. Жрали, пили… «Шоб ему там было хорошо!» — «Шоб земля ему — пухом!» — «Шоб стоял и деньги были… Ой! Не, ***не прошло цензуру - авт удаление*** , не то! Щас скажу! Шоб Царствие ему, во! Небесное!». Оленька почти ничего не кушала, не пила. Почти. Такая безутешная! Так плакала за папой!.. («Нет, Лёша, я правду тебе говорю! Мы едем, а Папочка мне рукой машет… Будта гаварит: пращай, дочииинька!.. И ничё не брешу. Дурак ты Лёха. Нет бы потеш… утешить даму!»)
Лена ушла в свою комнату и сидела там молча, только глаза были полны слёз. Первых за эти два страшных дня. Вошёл, напиханный едой, еле сбежавший из-за стола Андрейка. Постоял рядышком молча. Потом погладил её плечо и сказал: «Лена. А ведь это не Лёха — это я вас быстло плокатил!» Лена обняла Андрейку крепко-крепко и с облегчением заревела в голос, как будто какой затор прорвало! И Андрейка заревел вместе с ней. Легко. Просто так. За компанию. Чтобы ей стало легче реветь. Так и ревели, пока слёзы не закончились. Только их никто не видел и не слышал: за столом пьяно орали «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг!»...
Такая она, первая любовь…
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
11. Броня крепка! И танки наши...

Как-то, проходя мимо КБО, подсмотрела Бабуся интересный элемент ландшафтного дизайна. Во время субботника (так тогда в стране Советов днюху Ленина праздновали — 22 апреля вычищали всем коллективом грязь и дерьмо с прилегающей территории) работники комбината расчистили площадку перед парадным входом (лучше бы лужу засыпали!). Но не это было главным. Привлекло бабкино внимание то, что вся эта площадка (а равно и две клумбы) была огорожена по периметру необычным заборчиком: старые, отслужившие своё автомобильные покрышки были наполовину вкопаны в землю, а то, что торчало в рядок над поверхностью, было старательно и обильно вымазано извёсткой.
Вот этот заборчик и запал Бабусе в душу. Откуда бойцы фронта бытового обслуживания населения натырили «стоко колёсьяф», она не ведала. А только сама стала стаскивать их к себе во двор со всего городишки. То из вонючей грязной канавы вытащит покрышку, то со свалки какой. Штуки три возле ж/д вокзала нашла. Одну… Тут вообще — цирк! Подъехал мужик на самосвале, снял заднее колесо, разобрал. Взял камеру и понёс в гараж, на вулканизацию. Пока то, пока сё… Выходит — машина на месте, ключи на месте, диски колёсные — вот они, тут, покрышки (да кому она нужна?!) — нету! Откуда ему было знать, что черти мимо его резины Бабусю понесут? А у неё же — цель в жизни! У неё — воодушевление! Как те черти ни маялись, а бабку мимо покрышки — хрен пронесёшь, прицепила-таки с собой! Пока водила матерился, призывая возможных свидетелей хищения (где ж их взять-то в полдень на жаркой, пыльной и сонной улице?), Бабуся, хихикая, уж закатывала добычу к себе во двор. Водила бросил всё, купил две бутылки дешёвого вина и нажрался с горя, потому как порванная в ближайшем будущем завгаром задница была сущим пустяком по сравнению с тем, что товарищи теперь засмеют…
Понятно, что добытые столь трудно «колёсья» трогать было нельзя никому. Может, никто и не тронул бы, если бы Фиса по-человечьи объяснила домочадцам, зачем ей всё это резиновое вторсырьё. Но на вопрос Деда она лишь отмахнулась: «Надо зачем!». Все скопившиеся уже «колёсья», числом свыше дюжины, валялись кучкой за домом, подальше от чужих глаз.
Как-то Бабуся пошла в магазин, по пути привычно пошныривая по сторонам: вдруг где колёсико бесхозное лежит, её дожидается. От этого путь её делался зигзагообразным по траектории и долгим по времени. Деда Миша без дела сидеть не умел, он взялся наводить порядки во дворе, назначив Андрейку, как это частенько бывало, Самым Главным Помощником. По факту помощи от Андрейки было едва не меньше, чем помех, зато он всё время пребывал в поле зрения Деда. За домом скопилась довольно большая кучка хлама, который, по мнению Фисы мог «в хозяйстве пригодиться». Большую часть хлама надлежало выкинуть, а то малое, что останется, прибрать, сложить по уму. Доступ перекрывали разнокалиберные «колёсья». С них и начали.
Деда Миша, прихватив парочку, вытащил их из-за дома во двор. Вернувшись, он обнаружил Главного Помощника сидящим внутри трёх покрышек, лежавших одна на другой.
— Прямо как в танке, — подивился Дед.
— Как это — в танке? — показалась любопытная Андрейкина мордашка. Про танк он и не думал, просто так залез.
— Слушай, — клюнула Деда идея, — а давай-ка мы тебе из них настоящий танк сделаем!
— Ура! Давай! — закричал обрадованный Андрейка (да и кто бы не обрадовался?). — А как?
— Да запросто! — ответил Деда Миша. — Тащи бокорезы, а я пошёл за ножом.
И закипела работа! Дед кромсал резину вдоль и поперёк, Внук цепко придерживал в это время нужный край — всё правильно, где Деда сказал держать! Понадобились ещё шило и проволока, и плоскогубцы. Не вопрос! Жалко разве? Всё для фронта, всё для Победы!
Первые покрышки просто улеглись на бетоне двора в два этажа, образовав некую конструкцию, по задумке авторов являвшую собой корпус танка. Самой трудоёмкой оказалась башня, но и она заняла не более сорока минут. Таких темпов при создании новейших образцов бронетехники не знало не только отечественное, но и мировое танкостроение. Башня вышла отличная! В неё можно было забираться через верхний люк, смотреть из неё на мир сквозь специальную прорезь в резиновой броне, в ней даже было на что попу посадить!
Первоначально планировалось вооружить грозную машину башенным орудием типа «черенок от лопаты», но в процессе работы нашлась пушка большей мощности — обрезок стальной трубы. Она и стала оружием нового танка. Танкист Андрейка кричал из башни в ствол орудия: «БАХ-БАБАХ!!!», труба усиливала звук, прибавляя к нему собственные металлические нотки... Получалось очень похоже на громкий выстрел! В довершение всего Дед вывел мелом на чёрной башне настоящие военные надписи с обеих сторон: «Смерть фашистам!» и «За Родину!».
Не прошло и часа, как Андрейка уже бился с немецко-фашистскими «тиграми» и «пантерами» под Прохоровкой, одерживая одну победу за другой, а Дед спокойно расчищал завалы за домом. Костёр во дворе, где горела та часть хлама, что могла гореть, вобравшая в себя и обрезки резины, радостно клубилась чёрным дымом, ужасно воняла и посыпала весь двор мельчайшими частичками сажи, придавая боевым действиям еще большую достоверность. Да и Дед, проходя мимо, не забывал треснуть по башне палкой или лопатой, изображая рикошетные попадания вражеских снарядов, отчего в башне гулко гудело. Иногда Дед озвучивал панические переговоры немцев в прямом эфире, открытым текстом. «Ахтунг! Ахтунг! — орал он. — Дас ист русишен панцер! Дас ист полный капут! О, майн гот! Они прорвались! Дас ист кабздец, натюрлихь!» В перерывах между грохотом башенного орудия и рёвом танкового дизеля Андрейка тоже кричал, и не только «бронебойным заряжай!» и «огонь!», но и куски песен, что пели они с Дедом при создании резинового танка. Песни были разные, но все — танкистские! Деда пел — Андрейка подпевал. Вот и орал сейчас, в пылу боя, что запомнил.
...Дым Бабуся увидела за три квартала от дома. Крики, обрывки песен и шум танкового сражения стали слышны за квартал. Уже не сомневаясь, что источник того и другого — у неё во дворе, она влетела в калитку, прогарцевала по дорожке вдоль дома и повернула за угол, где и была застигнута врасплох оглушительным «БАБАХ!!!». Дуло орудия в момент выстрела оказалось сантиметрах в десяти от её носа. Уже ссыкнув в штаны, уже проваливаясь в спасительную серую тишину обморока, она успела заметить мужа Мишку, завывающего вместо летящего снаряда и зачем-то бьющего граблями по куче искромсанной резины, бывшей раньше «колёсьями»… Последним эпизодом перед отключкой сверкнуло в бабкиных глазах белое на чёрном слово «смерть». После чего, подумав: «Вот и мандец мне...», Бабуся плавно осела на бетон. Как бы комментируя победную ситуацию, Андрейка доорал из башни: «…И летела наземь вражья стая под напором стали и огня!»
На звук падающего тела обернулся Дед. Он привел бабку в чувство, выслушал притворно-горестное «Ох, свиньИ вы, свиньИ! Атихристы ****ския. Долбогрёбы недоделанныя, старый да малый. И да разгребит же ш вашу мать…», завёл жену в дом, отпоил, чем надо, положил отдыхать. Сам вышел во двор — заканчивать, пока Фиса не прочухалась после ста граммов самогонки и не выперлась следом.
Андрейка, посидев ещё чуток в танке, вылез и прошмыгнул в дедов сарай, под верстак, где уютно разместился на вкусно пахнущей стружке и заснул. Деда Миша нашёл его, но будить не стал, взял свой чистый фартук, свернул его и подложил под голову усталому танкисту. Дед умел ценить сон после тяжёлого боя. Да и Андрейку он любил.
Остатки покрышек, из которых состоял славный танк, догорели в костре. Всё равно их не хватало для заборчика. Бабуся так и не реализовала новаторские идеи в сфере ландшафтного дизайна. Дед на пару месяцев был удостоен звания «Вредитель херов», а Андрейка — «Танкист резиновай», да только им было на бабкины звания плевать: не за звания воевали — за Родину!
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
12. Русская печка

Много, много чего в нашем царстве-государстве происходит «от печки», «из-за печки». И цыганочка с выходом, и тридцатитрёхлетний сон Ильи Муромца, и пирожки халявные, и Жихарка, на лопате Бабы-Яги растопыренный… И рассказы свои многие рассказчики по традиции начинают «от печки»… Кто я такой, чтобы менять эту древнюю традицию? От печки и начну.
Жила-была печка. Нет. Не так. Жила-была Бабуся по имени Анфиса. Опять не то…Жил-был Человек. Был он маленький. Звали его Андрейка. И жил, и был он у своей Бабуси, и была у неё печка. (Вот теперь то, что надо!)
Это по нынешним временам, когда и в сельмаге можно отовариться керамической панелью, печка бабусина многим показалась бы штукой необычной. А в то время в каждом доме только такие печки и были. Устройство это являлось обыденной и необходимой частью жизни. Выкладывалась печь из специального жароупорного кирпича, скрепляемого глиной (да не всякая глина была подходящей!). Обязательно присутствовала варочная плита — чугунный лист с двумя дырками, закрытыми кольцами. Убирая и добавляя эти кольца, хозяйка регулировала жар под кастрюлей. За плитой стояла железная заслонка, прикрывавшая нутро печки (типа духовой шкаф), куда с помощью ухвата ставили чугунок, в котором готовили всякую вкуснятину. Там же и хлеб пекли, и пирожки с плюшками. Сверху, за трубой, имелись полати. Там стелилась множеством слоёв целая куча старых одеял и тулупов. А также «польт» и «пере3,14зденчиков». Ах, как там спалось!..
Снаружи обмазанная глиной, печка обязательно белилась известью — от мелких трещин, ну и так, «вообче, шоб красивше было — чистенько да беленько». Белили к весенним праздникам — Пасхе, Первомаю, к осенним — «седьмому ноябри» либо к Покровам. К новогодним дням — само собой! Ну и ещё раз 5–6 в год — по настроению. Безупречной белизной свежепросохшей печи хвастались перед соседками. Капали в извёстку синьку, дабы исключить малейший намёк на желтизну.
При побелке Бабуся всегда очень старалась. Ещё бы! Ведь её печка должна быть БЕЛЕЕ всех! На время обряда деда Миша и Андрейка выдворялись бабкой во двор, прочь из дома, «к чертям собачьим в манду». Дед занимался своими делами в сарае и во дворе либо сидел на завалинке, покуривая крепчайший самосад собственного производства. Андрейка помогал деду в делах либо играл в свои игры. В любом случае он находился под пристальным вниманием Деда.
Часто Деда Миша первым подмечал перемены, происходившие с Андрейкой. Когда Дед понял, что в ребёнке просыпается Художник (Андрейка начал рисовать всем и на всём), то просто купил внуку пару альбомов да по набору красок и карандашей. Андрейке очень понравился запах акварели, новой бумаги и особенно — кедровых карандашей. Хотелось нарисовать всё и сразу!
Кроме набора, были дедом куплены и два простых карандаша, но Андрейке хотелось порисовать ещё одним — простым, да не совсем. Тем, которым было нельзя. Назывался карандаш — «Химический», все его так называли, только одна Бабуся называла иначе — «huiческий», но Андрейка уже знал, что это плохое слово, и говорить его Бабусе можно, а детям — нельзя. Это был совершенно необычный карандаш! Он писал и рисовал в точности как простой. Но стоило его наслюнявить хорошенько, как он начинал оставлять на бумаге фиолетовый след — нипочём от чернил не отличишь! Хранился он за иконой Николы Чудотворца, вместе с жёлто-серой разлохмаченной книжечкой без картинок и маленькими деревянными счётами. Рисовать в книжечке было нельзя. Катать по полу перевёрнутые счёты (как машинку или танк) — тоже. Трогать волшебный карандаш… А как хотелось!
Раз в месяц Бабуся доставала всё это богатство, раскладывала на столе, пялила на нос очки, долго тарахтела счётами и, помуслив карандаш, вписывала в книжечку циферки. При этом не забывая бурчать посиневшим ртом с фиолетовыми (местами) губами что-то о том, что «ироды Царя Небесного, антихристы-разорители опять свету поштишта на целый рупь нажгли!», и поэтому скоро все они: Бабуся, Деда Миша и Андрейка — «по миру пойдут без штанов, так гольными сраками и сверкая». Это при том, что из всех электроприборов в доме имелись три лампочки-сороковки, киловатт-час стоил две копейки, спать ложились чуть позже курочек, а «паштишта целый рупь» мог состоять и из тридцати семи копеек…
Однажды весной всё сошлось. Всё срослось и совпало. Андрейка был не виноват (почти). Всё само так сложилось. Фатально неизбежно.
Три дня Бабуся возилась с извёсткой: разбивала комочки, сеяла через два сита, разводила, перемешивала, процеживала, подсинивала, переливала туда-обратно. Попутно задолбала Деда тем, как и какую именно кисть, он, «хер косорукий», должен подстричь. На четвёртый день, выгнав «мужуков» из дома, обложив пол в радиусе трёх метров от печки старыми газетами, бабка приступила к таинству побелки. Весь день она белила, потом перебеливала печь. И вдоль. И поперёк. В три слоя. Утром, подмазав остатками извёстки обнаруженные «лысины» и ещё разок выбелив «лицо» печки, бабуся сказала: «Вот и пиндец, славатебеосспади!», отмылась, переоделась и ушла к заклятой подруге Стюре — якобы за какой-то надобностью, а на самом деле, чтобы притворно посочувствовать в разговоре: «Ой, Стюра, чёй-то ты печь свою так херово побелила? Не умешь, штоли? Да вроде и рученьки-то у тебя не из жопы… Прям и не знаю… Да ты хочь бы ко мне зашла када, на мою-то глянула бы… Узнала бы, как надо-то!»
Андрейка с Дедом покушали холодной говядинки с хлебушком, запив всё это дело молочком, да и занялись каждый своим делом: Андрейка сел рисовать, Деда Миша отправился в свой сарай, как обычно, что-то ремонтировать, что-то мастерить.
Альбомы были полны рисунками, чистые листы заканчивались, так и не познав прелестей «Химического» карандаша… О! Карандаш!.. И ведь не надо его брать насовсем! Только порисовать, чуть-чуть, на оставшихся двух листочках… И всё, можно положить его на место. Андрейка подставил стул, с него перелез на буфет, где, выполнив довольно сложный акробатический этюд, достиг заветной цели. Волшебный карандаш был крепко зажат в его руке. Есть! Ура! На листе появился первый танк с сине-фиолетовой башней и серой звездой. Синие фашисты побежали от него врассыпную!
Чистые листы кончились быстро. Держа замусоленный карандаш в руке, фиолетоворотый художник сорвался с места и пробежался по дому в поисках чистого холста. Вдохновение возбуждало, желание рисовать было неудержимым, оно било гейзером в небо! Гадство! Ни клочка чистой бумаги! Пикассо Андрейка нарезал ещё пару кругов по дому в безрезультатных, отчаянных поисках… И вдруг остановился, замер, восторженно глядя на огромное, белее белого, пространство свежепобеленной и уже подсохшей печки!.. Какие там мысли о возможном наказании! Даже о том, можно или нельзя, не думалось! Времени не было — Бабуся скоро вернётся. Рука с карандашом мелькала быстро-быстро. На «полотне» разворачивались батальные сцены. Сорок третий год смешался с 1812-м, «наши» одинаково хорошо давали просраться и откормленным немецко-фашистским гадам из дивизии «Мёртвая голова», и хлипким французикам императора Наполеона. «На поле танки грохотали…», «…смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой»! Фашисты драпали, обгоняя мушкетёров, русская пехота плотно сидела у них на хвосте, намереваясь добить врага в его логове! Колбаски с крыльями и звёздами изображали русские самолёты, какающие бомбами прямо на врагов. В горячке, в припадке вдохновения, Андрейка изрисовал печку везде, куда смог дотянуться. Куда не смог — подставил скамеечку…
Вот только карандаш не успел Андрейка положить на место. Услышав, что Бабуся вернулась, просто закинул его на буфет.
На нечаянной презентации картины юный художник услышал много интересных слов, как слышанных им ранее, так и совершенно новых. О себе, своём творчестве, своей Маме… В этот же вечер он был награждён за вклад в отечественную культуру тремя поджопниками и одним подзатыльником. Деду, за херовое исполнение обязанностей няньки и допущенный при этом недогляд, был объявлен строгий и серьёзный «апошёлбытынахуй!»…
Самое интересное в судьбе творения произошло после презентации, когда Бабуся собралась совершить акт вандализма — скоренько забелить шедевр напечной росписи. Предусмотрительный Андрейка благоразумно увёл Деда Мишу погулять. И правильно. Так как при попытке замазать «энти сраныя huйдожества» в полную силу проявилось главное свойство чудо-карандаша: чем старательнее бабка старалась сделать поверхность печки белоснежной, тем синее-голубее она становилась, и на фоне этой ядовитой синевы ярко полыхали фиолетовым каракули, подло казавшиеся вначале невзрачно-серенькими…
Ежедневные в течении двух недель перебеливания привели к тому, что вся печь приобрела ровный невозможно васильковый окрас. А тут и Стюра припёрлась опыта набраться у Анфисы — непревзойдённой мастерицы по побелке печей. Фиса долго не хотела заводить подругу в дом, да разве её удержишь?.. Мало того что Стюра сама до уссачки насмеялась, так ещё и всем разнесла, откуда у Фиски руки растут, и как она, Фиска, в побелку синьки «перенахуякала», да ещё и на ребёнка всё свалить хочет. Сходила потом Фиса к Стюре, поскандалили, подрались, год не здоровались, а хрена толку?
Андрейка огрёб по полной программе. Если б не заступничество Деда, то и совсем могла бабка отбить у ребёнка тягу к рисованию. Хотя и экономия большая Бабусе (через Андрейкины художества) вышла. На синьке. Ни при одной из последующих побелок добавлять синьку в известь нужды не было. Вот какая от искусства польза!
Конечно, Андрейке было жаль замазанной картины… Ну да что уж — Художника каждый обидеть может…
Через много лет, когда Андрейка уже совсем вырос, женился и уже его двоим детям приспичило заняться настенной росписью, им выделили в детской целую стену, купили цветные мелки и карандаши. И старательно хвалили за каждый рисунок, восторгаясь: ах, как красиво! Дети тоже выросли. Они не стали известными художниками. Просто девочка умеет так шикарно оформить любой подарок, что многим профи и не снилось. А мальчик прекрасно рисует и умеет делать шикарные татуировки. И они никогда не будут прятать карандаши от своих детей. Зачем? Пусть рисуют.
А хоть бы и на стенах. Красиво же!
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
13. Эх, прокачусь!

Жара в то лето стояла необыкновенная. В больших городах плавился асфальт, поэтому все дороги и тротуары воняли гудроном. В занюханном городишке, где проживала Бабуся, асфальта было полтора километра на все улицы. Да и тот в дожди покрывался толстым слоем грязи, которая сейчас превратилась в горячую серую пыль. Вообще всё в городишке было покрыто пылью: деревья, заборы, люди, коровы, лежащие, подобно индийским священным сёстрам, прямо на середине дороги, и ленивые облезлые собаки. Пыльные дома смотрели на всё это своими мутными окнами. Даже те аборигены, что жили возле реки, едва шевелились, так как река тоже была тёплой до отвращения и не давала ни капли прохлады.
В такую жару Бабуся и потащила Андрейку с собой в магазин — за хлебушком, ибо выпекать хлеб самой, танцуя возле пышущей жаром ультрамариновой печки, не было у неё никакой охоты.
Раздев Андрейку, окунув его пару раз в бочку с водой и обтерев полотенцем, она напялила на него ненавистные сандалики, салатного цвета шортики, белую рубашечку и конечно же (как без неё?) железобетонную колючую «***жку».
До магазина Андрейка ещё как-то тащился за ней без нытья и особенных выкрутасов. И в душной булочной он терпеливо пережил те сорок минут, что Бабуся провела за громким скандалом с молоденькой продавщицей, разъясняя ей, каким говённым хлебом торгуют «всякия ****ёшки и мокрошшелки в энтом грёбаном магазине». Капризы начались на обратном пути. Вдруг выяснилось, что хоть Бабуся и общается с нечаянно встретившейся подругой Фросей почти час, это не даёт Андрейке права кушать корочку от хлеба на двоих с бездомным псом, откусывая по очереди вкусные кусочки. Стой себе рядом с бабкой, как дурачок, а хорошему пёсику надо сказать: «Пошёл вон, шелудивый!»
Расставшись с Фросей, потащились дальше, держась за вытянутые руки, так как Бабусе было «похер» и она пёрла прямо по солнцепёку, обливаясь потом. Андрейке «похер» не было, и он, буксуя, изо всех сил тащил Бабусю под деревья, в тень. Понимая, что с Фросей она слишком уж заговорилась, Фиса согласилась с Андрейкой, заявившем, что без мороженого он дальше не пойдёт — ляжет, заплачет громко и умерёт, и будет потом Бабуся сама за хлебушком ходить! Тем более что и профильный киоск стоял у них на пути. Внутри киоска розовая тётенька в замызганном, давно не белом халате, брала из высоких пирамидок вафельных стаканчиков один, открывала тяжёлый зелёный бидон, маленьким круглым черпачком подцепляла мороженое, ловко плюхала его в стаканчик, взвешивала порцию на вечно врущих весах, обсчитывала очередного покупателя на две-три копейки и громко кричала: «Следушший!» Из-за формы черпачка мороженное падало в стаканчик шариками. Два шарика — порция. Три шарика — двойная порция.
Очередь не была большой — человек десять. Когда перед Бабусей и Андрейкой оставалось двое, подрулила ещё одна подруга Анфисы — Стюра. Андрейка сник. Было ясно, что это ещё час (если не больше!) на жаре… Андрейка рассказал Бабусе, что Деда Миша покупал мороженое в двойном стаканчике (один в другом), так как один очень быстро начинал протекать там, где донышко. «Купи в двойном!» — просил Андрейка, но, увлечённая важной беседой с подругой, бабка слушала его жопой, в результате Андрейка получил лёгкий подзатыльник, предложение «заткнуться и не ****еть» и двойную порцию мороженого в одном стаканчике.
Обсчитать Фису у продавщицы не получилось, и, отбив свои две копейки, бабка с подружкой наконец-то зацепились языками по-настоящему. Андрейка очень старался кушать холодную вкуснятину аккуратно. Это удавалось ему целых две минуты, затем стаканчик потёк… Попытки слизывать капли с донышка привели к тому, что стаканчик снизу размок окончательно, мороженое лезло и текло с двух сторон. Изгваздавшись по локти и по уши, отчаявшись справиться с мороженым, Андрейка решил доесть его потом, дома. Он аккуратно положил мороженое в Бабусину сумку. Облизав себя до локтей, Андрейка заскучал окончательно.
Впрочем, тосковал он не очень долго: к обочине подкатил новенький самосвал ЗиЛ-130. Он был первым и единственным в городишке. Как он был красив! Синяя с белым кабина, зелёный кузов, чёрные колёса!.. Шофёра звали Дядечка-Лёня-ну-пожалуйста-прокати-нас. Он был злой, поэтому никого не катал.
Лёня встал в очередь, ему тоже хотелось мороженого. «Брысь от машины!» — сказал он липкому Андрейке. «Сам ты — блысь!» — ответил маленький наглец.
Андрейка трижды обошёл машину с мыслью: «Ничего-ничего! Сегодня ты меня точно прокатишь!» Бабке было не до него.
Лёня выстоял очередь, проглотил мороженое, уселся в кабину, собираясь ехать дальше. Крик мужика, проходившего мимо, напугал всех. «Стой! — орал мужик Лёне, — не заводи!!!» Лёня вылез из кабины. «Ты чё, ёбнулся от жары?» — спросил он мужика. Мужик, прооравшись, только молча мотал головой — нет, мол, не ёбнулся, — и показывал трясущейся рукой вниз, под машину. Все, кто был рядом, посмотрели туда.
Обняв карданный вал руками и ногами, прижавшись к нему бывшей беленькой рубашкой, под машиной висел Андрейка, терпеливо ожидавший, что хоть не в кабине, да прокатит его злой дядечка Лёнечка! Крепкий на вид Лёня закатил глаза и осел на тротуар, звякнув ключами и тумкнув головой.
Момент жуткой тишины прошёл, толпа загудела, загомонила, все заговорили разом. Некоторые из зрителей шоу решили стать его непосредственными участниками. Кто откачивал Лёню, кто гавкался с Фисой, необдуманно назвав её раздолбайкой… Часть народа подалась в спасатели маленьких мальчиков от наматывания на кардан. Передовой отряд из троих мужиков и двоих тёток, подобравшись гусиным шагом с двух сторон под машину, тянули Андрейку, каждый к себе, пытаясь оторвать его от грязного металла. Это было непросто. «Спасатели» и сами перемазались, как черти, от егозения на присядках рожи их стали багрово-красными, Андрейка боялся их и не хотел даваться в их цепкие руки. Он орал громко-громко, понимая, что и в этот раз злой Лёнька не прокатит его на чудесном, красивом самосвале, так как Гениальная Хитрость не удалась, сейчас его вытащат, дадут ему хорошенько по попе и отведут домой. Бабуся, отбрехавшаяся от всех, кто пытался рассказать ей, как надо следить за ребёнком, бегала вокруг машины, крича и причитая: «Андрейка, миленькай мой, вылезай, ****ское отродье!»
Когда Андрейку все же извлекли на свет божий из-под грузовика, он уже не орал, его просто трясло. У Бабуси тоже не осталось сил ни на что, кроме как на один вялый подзатыльник перемазанному чёрт знает чем внуку. Она была в таком ступоре, что и ругаться не могла. «Кыргыз ты, блять, немытый (как будто представители Киргизии обычно перемазаны засохшим мороженым, солидолом и свежими слезами-соплями)», — только и сказала она Андрейке.
Всю дорогу до дома они молчали. Дома пребывающая в некой прострации Бабуся передала мазутного ребёнка Деду, который и отмыл его, и накормил, и спать уложил. Фиса всё это время отрешённо наблюдала за котом Вазей, исступлённо лизавшим шов её сумки, брошенной на скамейке. «Вот и кот ****улся», — спокойно думала она…
Что кот в порядке, просто сквозь швы просочилось окончательно растаявшее мороженое, она узнала несколько позже. Этот сюрприз «выродка ****ского» окончательно её добил, и она села писать очередное письмо своей непутёвой дочке Альке, чтоб забирала антихриста «на ***», пока он её, Анфису, окончательно в могилу не свёл. Себя бабке было очень жалко, слёзы капали на листок, буквы расплывались…
Когда Андрейку выдрали из-под машины и увели домой, толпа стала расползаться. Пришедший в себя Лёня, посидев чуть на тротуаре, переполз на ближайшую скамеечку, прилёг на неё и… заснул, подложив кулак под голову, подтянув ноги. Как ребёнок. Проспал до вечера, проснувшись, тщательно осмотрел машину, сел в кабину, завёл мотор и уехал.
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
14. Наш паровоз

Курить в доме Бабуся категорически запрещала. Всем, без исключений. Да с ней никто на эту тему и не спорил. Андрейка и кот Вазя и так не курили, а Деда Миша курить в помещениях и не рвался. Всем подругам, приходившим к ней, Анфиса непременно хвасталась своей заботой о курящем муже, демонстрируя один из ящиков комода, по самое не могу заполненный папиросами. При этом она как-то скромно умалчивала о том, что дорогие, в красивых картонных коробках-портсигарах «Казбек», «Три богатыря» и «Герцеговина Флор» составляли лишь верхний слой. Ниже, примерно до середины ящика, заполняли пространство самые дешёвенькие — «Север» и «Памир», а до самого дна и вовсе стопка старых газет… «А я своему… — вот! — говорила Фиса. — Мне для Мишки ничего не жалко, пусть курит, куряка». Подружки ахали от такой её щедрости к супругу, не подозревая, что всё это был сплошной понт. Поскольку содержимое ящика Деда не интересовало вовсе.
Дед сам выращивал табачок. Сажал, ухаживал, собирал, сортировал, резал и сушил, получая в итоге крепчайший ароматный самосад. Один из друзей Михаила — из тех, с кем вместе хлебали лагерную баланду, — прислал ему из Ленинграда огромное количество папиросной бумаги, похищенной с фабрики имени товарища Урицкого. Вечерком после трудного дня в любое тёплое время года Дед присаживался на завалинку, доставал на свет божий кисет с самосадом. Кисет был сшит из добротной кожи неизвестной девушкой в первый год Войны и хоть вид имел бывалый, но служил своему хозяину верой и правдой, пройдя вместе с ним и Войну, и лагеря. Многие девушки тогда шили кисеты, вязали тёплые носки и варежки и отсылали это на фронт, а то и просто письма писали незнакомым солдатам, посылали сахарок, табак. Чтоб хоть чуть, да легче им было воевать. Кисет этот нашёл своего хозяина Мишу в подмосковных снегах, когда тот с остатками своего взвода вторые сутки пытался чуть ли не голой жопой остановить движение немецких танков на Москву. На кисете имелась аккуратно вышитая надпись: «Бойцу РККА. Смерть фашистам!»
Андрейка любил смотреть, как ловко Деда Миша отрывает от большого листа полоску бумаги нужного размера, как ровненькой дорожкой насыпает на неё табак. А уж как можно это всё свернуть в аккуратную самокрутку со смешным названием «козья ножка», Андрейка и вовсе не понимал, потому и глядел в такой момент зачарованно на деда, как на ловкого фокусника. Первые затяжки были мучительны, они заставляли Деду Мишу кашлять так сильно, что Андрейке становилось страшновато за него. «Деда, ты не задохнёшься?» — подсовывался малый к старому в самый неподходящий момент. «Агх – хааа!» — орал старый, мотая отрицательно багровым лицом с выпученными глазами, показывая Андрейке ладонью, что надо лишь чуть подождать, пару секунд, и всё придёт в норму. Отплевавшись, откашлявшись и пропердевшись, Дед вытирал рукой слёзы и дальше уже курил в удовольствие, наслаждаясь процессом.
Глядя на то, как вкусно Деда Миша курит, пуская ртом ароматный дым, Андрейка решал для себя, что, когда он станет такой же старый, как его любимый Дед, он обязательно будет курить, так же страшно кашлять и так же громко и смешно пукать. Узнав об этих планах от самого Андрейки, Дед по просьбе внука пожертвовал ему пайку табачку из личных запасов. Табак упаковали в газетку и приныкали в сарае, чтобы Бабка не нашла… Жалко разве? Дед и с соседями всегда охотно делился своим фирменным самосадом… И когда однажды Андрейка попросил у Деды «курнуть один разик», Дед не стал ему отказывать. А зачем? Наоборот, подробно объяснил, как следует затягиваться дымом. Десять минут кашля-чихания и катания по земле в собственных соплях и слезах убедили Андрейку лучше любых слов в том, что сначала надо все же стать старым и тогда только пробовать курить. Кот Вазя, наблюдавший всю эту сцену, даже и пробовать затягиваться не стал. Так что в доме курить никто и не собирался.
Само получилось.
Отправилась как-то Бабуся в круиз. По подружкам. Давно не виделись. Новостей накопилось!.. Сказала, чтобы ждали после обеда, да и ушла. Оставлять малолетнего ребёнка на догляд мужу она могла смело. Умел Деда Миша, как и полагается настоящему мужику, всё. Не была для него никакая работа тягостной и зазорной. Делить же труд на женский и мужской он мог, если, к примеру, речь шла о том, кому тащить на себе что-либо тяжёлое: ему или случившейся рядом женщине. Тут он категорически заявлял, что не бабское это дело, и взваливал ношу на себя. Если же надо было постирать штаны, навести порядок в доме, приготовить обед, то он и не вспоминал о том, что работа это женская, — брался и делал. И результаты были всегда на славу, не всякой бабе так удавалось.
А уж нянчить Андрейку! Да разве ж это работа? Сплошное удовольствие!
Способов общения с маленьким Человеком у Деда было всего два. Либо он общался с Внуком как со взрослым, на полном серьёзе (обычно когда объяснял Андрейке какую-либо хитрость, например, почему мотор работает, или почему Вазя — кот, или почему — облака, или почему…). И никогда Андрейка не слышал от Деда Миши идиотской отмазки взрослых «подрастёшь — поймёшь!». Либо (обычно во время совместных игр) Деда сам становился ребёнком. Происходило это естественным образом, даже и для самого Деда незаметно. Только что были Дед и Внук, и вот уж нет их, вместо них на четвереньках носятся вокруг песочницы с заливистым лаем два весёлых щенка. При этом и сами верят в то, что они — пёсики. Как же тут Вазе не поверить в реальность их щенячества, сидит (на всякий случай — на крыше сарая), смотрит на щенячьи бега охреневшими круглыми глазами, ждёт терпеливо, когда Деда Миша и Андрейка снова в человеков превратятся… При всём при этом не было ни у кого никаких сомнений в том, что в конце дня окажется, что ребёнок и накормлен-напоен был своевременно и неоднократно, и помыт до бело-розового состояния, и спать со сказочкой на сон грядущий уложен. Да и дела все нужные за день переделаны.
Имелось одно важное дело и на сегодня.
Вчера соседка притащила шесть новеньких ещё стульев. На мебельной фабрике пожалели клея, и стулья начали сильно расшатываться, грозя в один весёлый миг развалиться прямо под чьей-нибудь задницей. Вчера Андрейка помогал Деду заваривать клей, держал нужные части стульев в нужном положении, вечером отмывали от клея Вазин хвост… Сегодня прочно-монолитные стулья были зачищены наждачкой от остатков застывшего клея и Андрейка вместе с Дедом протирали их сухими тряпочками от рабочей пыли. Заодно и свои двенадцать укрепили. Почти два десятка стульев сложились на полу длинной вереницей. Начиналась эта змея в одной комнате, заканчивалась в другой. Стулья лежали спинками к полу. Андрейка поместился между ножками одного из них. «Ишь ты! — удивился Дед. — Поезд получился!» Андрейкины глаза сверкнули радостью. «Поехали!» — заорал Дед и добавил гнусавым голосом вокзального громкоговорителя: «Скорый поезд в Кремль из Воркутя отправляется с первого путя. Поезд следовает через Усть-Кутя и Иркутя. Повторяю не шутя, уберите животных с путя!» Пока дед прыгал в начавший движение поезд, Андрейка выскочил, подхватил животное Вазю с путей, ибо сидел котяра перед самым паровозом, впихнул его в один из вагонов и сам чуть не убился, перекувыркнувшись, но успел всё же вскочить в скорый, набиравший ход…
Пока ехали через тундру, всё было чинно и спокойно. Видели пару раз за вагонным окном оленей и собачьи упряжки. Объезжая Байкал, посетили вагон-ресторан, весьма плотно закусив картохой из чугунка и солёными груздями из бочки. Но не только скорый поезд набирал ход, но и игра в общем. Очень скоро в пассажирах остались Вазя и деревянный Буратино, сработанный Дедом. Андрейку перевели в Самые Главные Машинисты, Дед и вовсе заделался Паровозом. Андрейка выскакивал время от времени, бежал в хвост состава, где легко подталкивал последний вагон вперёд, весь поезд приходил в движение, Андрейка мчался обратно, в кабину машиниста, хватался за дедовы уши, работавшие рычагами управления и кричал, изображая стук колёс на перегоне: «Кабуздык-биздык так-дак! Кабуздык-биздык так-дак!» Паровоз в ответ тоже не молчал. «Чих-пых, чих-пых, чих-пых, чих-пых», — деловито пыхтел потный от усердия локомотив и радостно и громко сигналил перед станциями: «Ту-ту-у-у-у-уууу!!!»
В перерывах между «кабуздыками» и «чих-пыхами» Деда Миша и Андрейка орали специальные поездатые песни: «Москва—Пекин, Москва—Пекин! Сталин и Мао слушают нас!», «Мы — мирные люди, но наш бронепоезд…» и самую поездатую — «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка! Иного нет у нас пути…»
Всё было здорово!
Одного не доставало: что за Паровоз, коли у него нет настоящей, огромной ТРУБЫ?.. Андрейка так и спросил: где труба? Щас, сказал Дед. На этот раз он не стал рвать бумагу на полоски — он взял целый лист. Табачку тоже не пожалел, с полкило, наверное, засыпал… «Это уже не «козья ножка» получилась, - подумал Деда Миша, - это уже «слонячья нога». «Труба!» — восторженно подумал Андрейка. Поехали!!!
Теперь всё было взаправду! Паровоз не только гудел и пыхтел — из его трубы сыпались искорки и выплывали целые клубы густого сизого паровозного дыма! До прибытия в Кремль оставалось совсем мало времени. А ведь ещё надо было разучить текст доклада Андрейки Хрущёву (чего ехали-то в такую даль, через всю страну?).
«Дорогой и самый генеральный товарищ Никитка! — стоя в кабине Паровоза, рапортовал Андрейка. — За время Вашего отсутствия в Воркуте мы засадили кукурузой всю тундру!..» Андрейка обращался к радиоприёмнику, висевшему на стене, из которого неделю тому назад ко всем советским людям обращался Хрущёв.
Бабуся успела в аккурат к докладу. От вчерашней «енеральской» уборки не осталось и следа. Все половички были собраны в гармошку, а некоторые скомканы в хитрые узлы. Чёртова куча стульев валялась по полу в обеих комнатах в полном беспорядке. По столу, между кусками недожёванного хлеба и обкусанными со всех сторон солёными груздями, раскатилось несколько картошин. Возле одного из стульев мирно спал пассажир Вазя, обнявший пассажира Буратину. Стоявший на карачках, перекуривший Паровоз судорожно давил остатки вонючей трубы прямо об пол. Вытянувшийся по стойке «смирно» Андрейка продолжал что-то упорно рассказывать тихо шипевшему радио про кукурузу, которую зачем-то посадили прямо в вечную мерзлоту, перевыполнив при этом план по надоям полярных медведей. Сизый дым висел в доме слоями…
«Ну? И кто тут ибанулси?» — задала себе Фиса вполне резонный вопрос. «Мамай ты грёбанай!» — сказала она мужу. «А я?» — прервал Андрейка правительственный доклад. «И ты — тоже, — успокоила его Бабуся. — Антихристы ****ския!» И завелась, и поехала, и понесла по кочкам! «Да разгребитжежвасвдушину, ***не прошло цензуру - авт удаление*** !..» — далеко неслось из раскрытых для проветривания окон…
Только это уже совсем другая история, никакого отношения не имеющая к железнодорожному сообщению Воркута—Кремль.
Через Иркутю…
Да, я шут, я циркач, так что же?
 
15. Кино и немцы

Городишко, где Андрейка проживал своё детство, хоть и был заштатным и грязным, но имел свои очаги советской культуры. Был там и парк с зелёным театром, на сцене которого (теоретически) могли бы выступать разные таланты. Имелась трехэтажная (!) городская баня, построенная во времена начала правления товарища Сталина, большого друга советских (чисто помытых?) народов. «1930» — было выложено кирпичами на её фасаде. Но не помнил никто в городишке, чтобы и в далёкие тридцатые функционировали два верхних этажа, всегда — только первый. Что находилось все эти годы на двух других, что там происходило?.. Возможно, там жили призраки… Был стадион, давно забытый и заросший бурьяном. Была библиотека, в которую почти никто не ходил. Был шахматный клуб, перед дверями которого, закрытыми на большой амбарный замок, прямо на скамеечке устраивались шахматные баталии. Обычно — парочкой пенсионеров. Был в городке и кинотеатр. Где-то в центре. Андрейка не знал, где. Знал только название — «Речник». Говорили, что там большой экран, нормальный звук и целые кресла. И дорогие билеты. Гораздо дороже, чем в клубе общества слепоглухонемых.
Зато клуб стоял почти рядом — всего в четырёх кварталах частного сектора от Бабусиного дома. Раньше, до Великой Октябрьской, это был огромный бревенчатый дом какого-то купца. С приходом красных туда въехало ГубЧК. Позже в доме устроили амбар, потом — склад. В конце концов решили, что это как раз то место, где слепые будут смотреть кино, а глухие слушать концерты, петь в которых будут немые… Немые, однако, не пели, глухие их не слушали, а слепым вообще было по барабану, что там кто показывал. Клуб объявили кинотеатром для слабослышащих людей. Зал для зрителей заполняли разнокалиберные стулья, кресла и скамейки. Были среди них даже две разломанные школьные парты и один продавленный диван.
Замечательным был звук! Не слышали тогда люди ещё ни о каких долбисёраундах, но аппаратура, выдающая звук, была уникальной. Особенность состояла в том, что громкость не регулировалась никак! Озвучка всегда была максимально громкой (ну слабослышащие же!). И все шумы — тоже. Собственно, из тех, до кого было призвано докричаться это детище советского кинематографа, сеансы посещали 3–5 человек в месяц. Остальная публика также не была многочисленной. Кучка алкашей, пришедших забухать в темноте по-тихому, и, если не переберёт кто из них, так тот, быть может, если сможет, если кто ему поможет… Приведённую с собой алкашку Зинку… На том самом диване… Быть может… Парочка случайных командировочных, чей поезд только через шесть часов, опрометчиво решивших скоротать время за просмотром фильма (ж/д вокзал был в двух шагах) и проклявших себя за это («Да лучше бы в вокзальном буфете вермута нажрались!» — «Да? Ась? Чего сказал?»). Да ещё дети, которым нечем было заняться… Билет стоил пять копеек (для командировочных — десять, «на дурачка»), мелюзгу пускали бесплатно. Что с них взять, откуда у детей деньги? А не пустить… Всё равно пролезут!
В один из дней произошло Чудо. В двух колонках остался вдруг один работающий динамик, да и тот не самый мощный! И произошло это в тот самый день, когда случился невиданный ранее аншлаг. Из соседнего с городком села привезли детей — воспитанников школы-интерната. Своего кино у сирот не имелось, вот и везли их за пятнадцать километров, дабы сделать их на недельку слабослышащими (или сильно оглушёнными), но при этом приобщить детей к величайшему из искусств. Господь оказался милостив к сироткам — полы и стены клуба не тряслись под ударами звуковых волн, слова героев фильма можно было разобрать, просто их услышав, а не только прочитав на экране…
Понятно, что местные пацаны никак не могли пропустить такой замечательный сеанс. И Андрейка. Он, хоть и был в этой банде самым мелким, но изо всех сил старался быть с остальными на равных. Удалось ему это далеко не сразу. Снабжение всей банды крадеными папиросами из бабусиного комода помогало ровно до тех пор, пока папиросы у банды и комода не кончились. Чтобы стать равным среди равных, требовалось что-то более существенное. Выручил случай. Однажды вся орава валялась на травке, на склоне железнодорожной насыпи. Было скучно. Атаманом был Колька Устинов, Андрейкин сосед. Кольке было целых двенадцать, он третий год подряд учился в одном классе специальной школы для умственно отсталых детей, умел дрочить и уже два раза пил водку. «Будешь махаться с Серым?» — спросил Колька Андрейку. Банда шевельнулась, предвкушая развлечение, и затихла. Сережа по кличке Серый был старше Андрейки почти на два года, на голову выше ростом, и слишком уж разными были весовые категории… Отказ, понятное дело, — изгнание и отторжение. Согласие, что еще понятнее, — самоубийство. Андрейка нашёл компромисс. «Махаться не будем. Будем бороться», — заявил он, неизвестно на что надеясь. И в борьбе его шансы на победу были крайне малы, а «ничьих» в таких случаях не предусмотрено… «Ну, боритесь», — разрешил атаман. Серый ухмылялся. Он был таким большим и сильным!.. Андрейка понял, что если он ещё немного побоится Серого, то написает от страха в штаны. Этого он допустить никак не мог, поэтому, закрыв от страха глаза и громко завыв, Андрейка ломанул в атаку. Сцепились, покатились вниз по насыпи… Потные, пыльные, злые… Серёга неотвратимо подминал противника под себя, победа его была близка. А тут ещё пролетавшая мимо пчела решила оказать содействие Серому. Она уселась на босую ступню почти побеждённого Андрейки и пошла посмотреть, откуда это тут пальцы растут… Оказавшись случайно зажатой между двумя пальцами, подлая тварь вогнала своё жало по самое не могу! Такой резкой боли Андрейка не ожидал. Он не понял, что произошло, но решил, что причинил ему эту боль Серый. Андрейка внезапно взревел, выскочил из-под противника, одним пинком положил того на спину, прыгнул сверху и начал молотить по ненавистной морде с таким остервенением, что банда кинулась их разнимать, дабы Серый остался в живых. Насилу растащили! «Чё — дурак?» — талдычил ошалевший Серый одну и ту же фразу. Андрейка ревел раненым слоном…
Теперь вместе со всеми он решал вопрос о посещении культурного мероприятия. Вроде как и домой Бабуся ждёт в скором времени, но и авторитет добыт в бою (как и почётное прозвище Псих), его поддерживать надо. Да и фильм интересный, про войну и немцев — «Александр Матросов». Все думали, что он моряк (с такой-то фамилией!), а он — солдат. «Чуть посмотрю, и пойду домой», — убедил себя Андрейка. Понятно, что попав в зал, он тут же забыл о всяком «домой»…
Через час обеспокоенная долгим отсутствием внука Бабуся отправилась на поиски. Андрейки нигде не было. Чем дольше Анфиса искала, тем больше заводилась. Вот уже и все места, где Андрейка мог быть, проверены. Вот уже и веточку крапивы Бабуся зачем-то выдрала, идёт, помахивает… Вот она уже и к прохожим пристаёт, не видал ли кто такого ***не прошло цензуру - авт удаление*** белобрысого, разгребит-его-в-душину-мать, Андрейкой зовут»?
Под конец фильма по чьей-то наводке Бабуся вошла в тёмный зал, помахивая крапивкой… Зал был полон детей. В перерывах между фразами киногероев Фиса стала звать внука притворно-ласковым голосом, чем совершенно поменяла патетически-героический финал на пошлый комедийный ржач. «Гвардии рядовой Иванов!» — взывали с экрана мужественным голосом. «Андре-е-ейка, выродок ****скай!» — добавляла Фиса. «Я!» — бодро отзывался с экрана гвардии рядовой Андрейка Иванов, выродок ***не прошло цензуру - авт удаление*** . «Гвардии рядовой Петров!» — нахмурив брови, продолжал выкликать киношный старшина. ***не прошло цензуру - авт удаление*** ты недоделаннай!» — вклинивалась Фиса. «Я!» — не мог не откликнуться гвардии рядовой Петров, ***не прошло цензуру - авт удаление*** (кто бы сомневался?) недоделанный... «Я!» — соглашался быть «кыргызом немытым» гвардеец Талитбаев. «Я!» — шустро отзывался на «говно собачье» гвардейский боец Сидоров...
Зал ревел. Плакали все: воспитанники школы-интерната, их воспитатели, водитель интернатского автобуса, кассирша, контролёрша, уборщица и завклубом Адольф Карлович… Только Бабуся, озабоченная поисками внука, относила этот хохот на счёт фильма и не придавала ему значения, продолжая щедро присваивать героям-гвардейцам внеочередные Андрейкины прозвища. Когда на экране выкликнули погибшего Александра Матросова и кто-то ответил, мол, нету его, погиб, мол, смертью храбрых, за что и зачислен навеки в списки части, Фиса, поняв, что кино кончается, высказалась в голос: «Ну всё, ***не прошло цензуру - авт удаление*** ему пришёл!»
Во всём зале только Андрейка знал, что речь идёт о нём, а не о Матросове.
Он выскочил среди первых зрителей на яркий солнечный свет и побежал домой быстро-быстро — уговаривать Деду Мишу соврать Бабусе, что он уже давным-давно дома, ждёт её, пока она нагуляется…
Да, я шут, я циркач, так что же?
Страницы: 1 2 След.
Читают тему
модератор форума: Павел.


Наша библиотека: | Инструкции по охране труда | Госты | Нормативы | Законодательство по ОТ |

Файлообменник (файлы по охране труда, промышленной и пожарной безопасности)